Выбрать главу

— Так, значит, вы едете в Париж его хоронить?

— Да.

— Вы едете с вечерним поездом?

— Да, и буду на месте завтра днем.

Они прошлись немного и очутились на мосту.

Пастух облокотился о перила; а старик прислонился к ним спиной.

— Там позади река, что ли?

— Да, дед Годар.

— Ночь темная, ничего не вижу. А ты видишь?

— Самую малость, но все-таки вижу.

— Я вижу что-то светлое, там, где корчма, лампа их светит. А так не вижу и моста.

— А я вижу. Вот, я различаю выступ, потом три дерева вон там, два больших, одно маленькое; и камни.

— Сколько мне ни показывай, как есть ничего не вижу.

Они замолчали. Пастух глядел в темноту во всю силу своих глаз; он не шевелился, он стоял рядом со стариком, нагибался к нему, растроганный, охваченный смутной нежностью. Он был доволен, что видит за них обоих, окутанных ночью. Он смотрел долго, благоговейно; он не говорил, что он видит; но он чувствовал, что, видя, он дарит старику мир и уверенность. И спокойный старик закрыл невидящие глаза.

Донесся звук шагов, слов, содрогание высвобождающегося существа.

— Они выходят из корчмы; собираются ехать.

— Поторопимся!

Годар и пастух вернулись к карете. У дверцы молодой человек остановился и сказал:

— Я расстаюсь с вами. Надо лезть наверх.

— Наверх? Не стоит. Найдется и тебе местечко; потеснимся. Правда ведь? Сейчас свежо; тебе лучше будет с нами.

Общество внутри дилижанса успело снова сложиться и ничего не ответило, но вид у него не был слишком враждебный. Пастуху было больше по душе опять взобраться к себе на крышу и дремать одному среди тюков, чем втискиваться между этих двух рядов, которые его совсем не хотят. На беду, старик настаивал, и, побуждаемый им, молодой человек взлез в карету.

Они уместились рядом и еще устраивались, когда лошади тронулись. Все молчали. Они не решались заговорить друг с другом. Как если бы спутник мог его услышать, пастух стал думать о смерти Жака; а старик Годар, тоже желавший подумать что-нибудь для своего соседа, но, по незнакомству с ним, не знавший на чем остановиться, принялся долго раздумывать об их беседе в темноте.

Остальные внутри старались забыть Жака. Перестали жалеть его отца и были равнодушны к мысли о том, что он так далеко едет. Старика оставили с его пастухом, которого он сам привел. Головы уже не откидывались назад: сидели выпрямившись, с настороженными мускулами лица; не нравились больше полумрак, мурлыкание колес, все это журчание вечности. С нетерпением ждали въезда рысью в предместье, под яркие и свежие огни.

V

Старик вышел на станционную платформу; большая тревожная душа тотчас поглотила его и испугала; толпа окаймляла перрон, то скоплениями, то узким строем, кое-где отдельными людьми.

Он забеспокоился, стал переходить от группы к группе, искал повода где-нибудь остановиться; шаровидные группы его отталкивали; узкая вереница сообщала ему пробегавшее по ней томление; наконец он уместился среди спокойных на вид пассажиров и здесь почти перестал бояться не попасть в поезд.

Задрожал звон. Глубокие изменения всколыхнули толпу; порвалось и протянулось множество связей; пространство закишело мелкими движущимися силами; и во многих точках вдруг возникли вихри.

Но очертания остались те же. Старик Годар по-прежнему видел рядом с собой обоих спокойных пассажиров с чемоданами у ног; узкий строй с торчащим багажом; и большие шары, только немного съежившиеся. И звон казался скачкой взбесившихся минут.

Толпа все больше и больше думала о поезде; она чувствовала, как он приближается, с другой толпой в вагонах; но толпой спокойной, уверенной в своей форме, напоенной скоростью и спящей, как насосавшийся грудной ребенок.

Старик Годар был полон тревоги; чтобы усыпить свой страх, он должен был все время смотреть на соседей; ему уже не казалось, что дорога устраивается сама собой, от избы до тела сына; что маршруты смыкаются без всякого усилия, что все ждет его путешествия и что его несет как бы река. Он думал; «Только бы доехать!». Его путь сквозь все это до далекой комнаты представлялся ему теперь трудным и опасным.

Все это устроено не для него; на все есть множество своих причин, а он тут ни при чем.

У дилижанса, у станции, у поезда, у Парижа, у всего своя судьба; а он должен выпутываться сам, стараться возможно удачнее воспользоваться некоторыми совпадениями и почитать себя счастливым, если не заблудится, как бродяга на перекрестке.