Он остановился на имени Булар. «По-моему, так… Булар… Булар». Он был рад, что поймал эти два слога; он поместил их в центре этого широкого воспоминания, как твердую косточку. Потом он начал сомневаться. «Скорее Гаспар… Все-таки, нет… Это было не такое обычное имя, как Гаспар, и не такое некрасивое… Да, скорее Булар или Боннар».
Он заметил, что придает большое значение этой подробности. «Какой вздор! И чего это я стараюсь! Впрочем, я знаю, как его звали, Булар, старик Булар». Ему не удалось убедить себя в этом. «Я бы мог постараться больше не думать об этом, но не стоит. Я бы мучился до завтрашнего дня». Он решил действовать методически. «Я переберу все буквы алфавита по порядку. Я почти уверен, что имя оканчивается на ар. Если я найду первую букву, я спасен».
Он трудился над этим долгие минуты. Потом, не придя ни к чему, впал в отчаяние.
Проезжавшая телега успокоила его мысли. Это была пустая платформа, запряженная тремя лошадьми, бежавшими тяжелой рысью; телега двигалась легко; упряжь перекидывалась, как лианы, с одной лошади на другую. Сидевший у дышла возница, колеблемый тряской, казалось, понемножку ронял свое бытие на дорогу. Молодой человек на несколько минут занялся этой платформой. Он испытывал от нее и легкую, поверхностную дрожь, и более глубокое потрясение. Ему захотелось скорости. Эти три лошади очень грузно раскачивали свои тела; но все-таки они хотели бежать. «Вот было бы приятно на велосипеде!» — подумал он. Он представил себя верхом на своей машине, налегающим на педали, достигающим поворота бульвара, который замыкал горизонт. «А после поворота?» Он повторил: «После поворота?» Это вдруг охладило его порыв. «Да, у меня нет цели. Все, что я могу себе представить на сегодняшний вечер, мне противно. Я не могу сказать, чтобы я шел куда-нибудь. И где-нибудь окажусь. И это самое печальное. Всегда куда-нибудь приходишь!»
Он продолжал: «Мне бы хотелось все только идти. И все-таки это еще не ясно, не просто. Делая шаг вперед, я жалею о том шаге, который я мог бы сделать по другой дороге».
«Я бы хотел быть там, на загородном тротуаре, пересекаемом чугунными желобами. А будь я там, выйди я сквозь ближайшие ворота, чтобы быть там, я бы по-прежнему был неутолен».
Таким образом ничто не удовлетворяло сердца, ни цель, ни бесцельное усилие.
Молодой человек поднял голову, словно чтобы посмотреть, выдержит ли эта мысль тот необычайный взгляд, каким было небо между облаков. Мысль взглянула в него; она созерцала его, чище лазури; и она, казалось, все-таки согласовалась с ним.
Молодой человек был удивлен. Он ожидал чего-то вроде страстного увещания, как бы упрека. Бесцветный взгляд неба одобрял. Эта снисходительность встревожила душу пешехода; он стал думать, чем бы ее оправдать; и думая, снова вспомнил о том человеке, который умер год тому назад.
Но это уже не было ни занимательным приурочиванием воспоминания, ни мучительными поисками имени. Поднялось смятение, холодившее щеки, потому что оно начиналось как будто в самом низу существа, еще ниже, ниже песка и мостовой.
«Этот человек умер в прошлом году. Это наверное так. Я был на похоронах. Мы проводили его в церковь и опустили в могилу.
Мне не было грустно. Никто не плакал. Впрочем, может быть, один старик… да и то! Светило солнце. Было теплее, чем сейчас. Как я помню малейшие подробности! Я вижу фигуру священника перед алтарем. И во всем теле у меня волнение, которое было тогда из-за трупа».
Он посмотрел кругом. Ветер немного стих или, вернее, перестал дуть порывами; деревья уже не сотрясались, а длительно наклонялись. Просвистевший поезд словно медленно вонзал оружие в покорную грудь.
«Вот кто-то умер».
Он овладевал этой мыслью. Он заметил, что она наполняет ему сердце.
Она была так велика, так объемиста, что он подумал: «Это я в первый раз по-настоящему думаю о смерти. Мне случалось ее называть, говорить о ней с другими, думать о ней с рассеянной душой. Я повторял: „Когда-нибудь придется умереть“. Я, конечно, понимал, что моя жизнь кончится.
В часы радости я чувствовал, что эта суетящаяся жизнь не бессмертна.
Но я никогда не думал о смерти». Слова «будущая жизнь», «тот свет», «рай», «небытие» замелькали у него перед глазами.
«Но ведь я же думал обо всем этом, и подолгу. Я рассуждал с другими, и сам с собой. Было время, когда я мучился этим целые дни. Брудье это тоже очень волновало. Мы с ним беседовали часами».