Любитель шариков тянул руки к маме.
– Ну, Толик, иди спой песенку, и клоун даст тебе шарик, – попыталась по-доброму решить вопрос мама.
– Неееееет. Не хочу песенку, хочу шарик. Дааааай шарик.
Детеныш захрипел, стал пунцовым, повалился на пол и начал бастовать руками и ногами против вселенской несправедливости. Мама сделала строгое лицо:
– Вон видишь дядю-охранника? Сейчас он тебя заберет, если не прекратишь кричать. Правда, дядя-охранник? Патроныч промолчал, выискивая пути отхода.
– Ага! Дядя-охранник сказал «да», – соврала в педагогических целях мама, – Сейчас он тебя заберет.
Мама поволокла орущего Толика в сторону растерянного дяди-охранника. А когда доволокла, Толик понял, что отступать некуда, назвал маму «дурой» и стал пинать дядю. Зато он забыл про шарик. Беспорядок, с которым Патроныч боролся всю сознательную жизнь, теперь атаковал его со всех сторон. Клоун кричал басом: «В очередь мамины дети, в очередь!» Потом плюнул и стал разучивать с хором правильных детишек гимн торгового центра. Неправильные дети гуртом атаковали воздушный , надувной замок. Неправильный Толик пинался и пытался отнять рацию. Мамаша крутилась вокруг с воплями: «Ну сделайте с ним что-нибудь» и «Осторожно, не сделайте ему что-нибудь». В довершении зазвонил телефон. Одной рукой отпихивая жадного до чужих вещей Толика, Патроныч второй рукой пытался достать футляр с телефоном из кармана брюк, а потом телефон из футляра. Телефон упал на пол и через мгновение оказался у Толика.
– Отдай телефон, щенок! – заорал Патроныч, выйдя из себя.
– Не смейте так орать на моего мальчика! – заорала мамаша и тоже вышла из себя. Только Толик не вышел из себя, потому что и так был давно снаружи. Дядина игрушка пиликала, дребезжала и вибрировала, от чего становилось щекотно. Толик самозабвенно нажимал на все кнопочки, пока игрушка не заговорила человеческим голосом: «Мотыль на, ты – тормоз. Ты свой ТТ из кобуры чё, так же быстро достаешь?» Толик не понял вопроса и бросил трубку. На пол.
Антон Петрович любил детей. У него была внучка Катя и еще одна внучка Катя, по младше. Две внучки Кати. Но сейчас Антон Петрович был готов поднять руку на ребенка и, может быть, убить его вот этой вот своей рукой. Даже если бы обе Кати встали перед ним на колени, обратили к нему свои прекрасные, заплаканные глаза и молили Антона Петровича: «Дедушка, мы молим тебя, не убивай Толика», – Антон Петрович все равно бы его убил. Но ему стало резко некогда. Он увидел пару жадных глаз, следивших за его прекрасной «Вотороллой». Да что там пару! Две пары. Нет, пять пар жадных глаз смотрели, куда закатится телефон. Действовать надо было без промедления. С воплем «Не трожь колхозное добро» Патроныч нырнул щучкой за своей собственностью, как волейболист за мячиком. Много раз Патроныч видел по телевизору «Крым-217», как в трудную для команды минуту игрок самоотверженно прыгает, отбивает, казалось бы мертвый мяч прямо у самого пола, потом мягко падает на грудь и скользит по площадке как по воде под рев восторженных трибун. Еще в полете Патроныч успел подумать: «Мля, Антон, ты че делаешь?» Но было поздно, на знаке вопроса он с грохотом рухнул вниз. Ни какого мягкого приземления и красивого скольжения по инерции не произошло. До телефона осталось еще метра три. Патроныч, стараясь не кряхтеть и не стонать от ушибов, встал и дошел до телефона нетвердой походкой.
– Мотыль у аппарата. Да нет, все нормально.
Однако за спиной Антона Петровича Мотыля было нормально далеко не все. За спиной Антона Петровича проходил бой рыжей продавщицы вооруженной куклой с каким-то высокомодным субъектом. Но Антон Петрович не видел и не слышал, что происходит. Одно ухо у него было занято неприятным разговором с шефом, а второе после падения слышало только звон колоколов и шум моря.
11
От удара тупым, тяжелым предметом по голове мужчина средних лет и плотной комплекции пришел в себя. Во сне за ним гнался Феликс Эдмундович Дзержинский. Огромный чекист гремел по асфальту чугунными ногами и кричал: «Дай миллион! Дай миллион!» Он держал в левой руке пароход имени себя, а в правой – револьвер. «Странно, – подумал мужчина, – почему он держит револьвер за дуло?» Пароход почему то не вызвал у него удивления.
– Потому что пули на тебя жалко, контра, – закричал железный Феликс, который всегда видел контру насквозь.
– Он читает мои мысли, – испугался мужчина.
– Да, я читаю твои мысли, – ответил памятник.
– Боже, за что?
– За долги твои тяжкие, – ответил за бога Дзержинский,
– Да я отдам. Отдам. Давно хотел отдать.
– Конечно, отдашь. Мне все отдают.