Иван Борисович встал, отошёл подальше, снова к окну, повернулся к нему спиной.
- Кое-что, однако, тебе понравилось, - напомнил с нескрываемой обидой неоценённого таланта.
Надежда Сергеевна тоже встала, но подошла к кровати, уставилась на картину, что висела на стене в простой рамке и изображала молодую женщину, лицо которой было почти спрятано за букетом ярких разрозненных цветов.
- Разве только эта. Всё хотела тебя спросить: кто она? Твоя любовница?
Левак отошёл от окна, присел на стол, отодвинув лист с двумя краткими сиротливыми пометками. Очень хотелось подтвердить, прямо зудело под языком, но он побоялся по неопытности завраться и выставить себя в ещё более худшем виде.
- Я же говорил, - пробормотал раздражённо, - на любовь у меня не хватает ни времени, ни сил, ни… желания. – Поднялся, подошёл к ней, встал рядом. – Это ты.
- Я? – удивлённая натурщица внимательно вгляделась в пестрящий буйным разноцветьем портрет кисти доморощенного Сезанна. – Глаза, пожалуй, мои, - произнесла неуверенно, - нос и губы с натяжкой можно признать за собственные. А волосы, волосы почему каштановые? Разве это мой цвет?
- Представь себе, - рассмеялся художник-реалист, - рисовано с натуры.
Она невольно потрогала ладонью свои вычерненные волосы, поискала глазами, поворачиваясь во все стороны, зеркало, забыв, что мужикам оно не нужно.
- Знаешь, хочу перестать краситься и буду отращивать – удобнее и хлопот меньше, как ты считаешь?
Доморощенный Зверев смерил её профессиональным оценивающим взглядом с головы до пят, хотя достаточно было бы и с головы до плеч.
- Одобряю, - улыбнулся приветливо. – Люблю в женщинах всё естественное, природное, - и добавил, смущаясь: - Ты и без марафета ещё совсем ничего, на все «ять».
- Спасибо, - машинально поблагодарила симпатяга и, не удержавшись, похвасталась: - А мне вчера подарили цветы, за просто так.
Рогатый чуть отодвинулся, нахмурясь, совсем отошёл и снова присел на стол, прямо на бумагу.
- Поздравляю. Не ошибусь, наверное, если предположу, что щедрым дарителем был твой шеф. – Она не ответила, давая понять молчанием, что он не ошибся. – Ты прости, но мне очень не нравится ваша эфемерная затея накормить пол-Сибири дешёвым мясом, выкинутым из-за бугра. Дешёвого в наше время ничего не бывает. Скажи, этот твой джентльмен подписывает бумаги твоего бизнес-плана?
Главная экономистка пожала плечами.
- Он подпишет потом.
- Ты уверена? – пристал доморощенный Жеглов.
- Почему бы и нет? – ответ был, однако, неуверенным, особенно теперь, в конце работы над планом, когда её и самою терзали сомнения в законности и честности мясной авантюры.
- Боюсь, что с твоими подписями он готовит тебя на замену себе в тюряге. Он – с юга?
- Армянин.
- Эти парни умеют подставить нашего брата, лоха. Смотри, не попадись, вспомни отца.
Надежда Сергеевна снова нервно передёрнула плечами, грубо и невпопад заметила:
- Не меряй всех на свой аршин! – и быстро вышла, забыв чистый лист.
-----
Когда все угомонились, покончив счёты с очередным днём, и ночь властной темью вступила в свои права, развесив дежурные гирлянды мерцающих звёзд, Иван Борисович, томимый предчувствием больших перемен, уединился в маленькой и уютной угловой комнатке с камином, специально предназначенной для пускания слюней и слёз, присел на низенькую скамеечку, разжёг огонь, уложил пару сухих берёзовых поленьев и бездумно наблюдал, как огонь оглаживает их, добирается до бересты, искрясь, сдирает белую шкуру и разом охватывает оба полена. Итак, решение принято и утверждено! Осталось только спокойно взвесить все «за» и «против». А можно и не взвешивать, поскольку отступать от него он не намерен ни при каких обстоятельствах, а потому, не колеблясь, откладывал на чашу «за» самые весомые аргументы, а для соседней оставлял кое-что по мелочам. Скорее бы наступало утро, а с ним и новая жизнь. Кто-то вошёл, но он, разомлев, даже не повернулся посмотреть, решив, что это неугомонная и беспокойная Вуги.
- Думаешь? – послышался в сгустившейся темноте голос Надежды. Она подошла, встала рядом, тоже уставившись на разрушительную и созидающую игру огня.
Иван Борисович недовольно пошевелился и прежде, чем ответить, с ожесточением обстукал обгоревшие поленья и положил сверху ещё два.
- Так уж мы устроены, гомо сапиенсы.
- Хорошо, если не диван сопиенсы. – Судя по тусклой тональности приглушённого голоса, настроение у неё было не ахти. - Подвинься, - присела рядом на скамеечку, тесно прижавшись тёплым боком. – Я тоже всё думаю.
- Ну и как? – равнодушно поинтересовался сдвинутый сосед, недовольный тем, что его томительное и приятное одиночество было нарушено. – Удалось что-нибудь добавить к двум пунктам?
На красных губах мыслительницы, подсвеченных огнём, проступила лёгкая улыбка.
- Только одно: я ухожу из фирмы, немедленно. – Иван Борисович, повернув голову, бросил на её лицо оценивающий взгляд – оно было спокойным. – Вернусь на макаронную, буду приходить домой вовремя, не мотать нервы ни себе, ни вам. Стану помогать матери, помирюсь с сыном…
- А со мной? – быстро вставил муж. – Ты, если из-за моих предположений, то не очень переживай, в крайнем случае, обещаю носить тебе передачи каждое воскресенье.
Она тихо засмеялась.
- Ты всегда был добрым.
- Есть такой недостаток, - подтвердил добряк, - но я с ним борюсь, - и, вздохнув, - правда, безуспешно.
- Ну, что у нас за жизнь! – почти простонала Надежда Сергеевна. – Всё-то делаем торопясь, не замереть, не обдумать, не вздохнуть, не пёр… Всё-то надо, надо, надо! Куда спешим, зачем торопимся?
Иван Борисович, не удержавшись, обнял её за талию, прижал к себе, защищая.
- Я тоже задумывался об этом не раз. Наверное, мы разучились жить природными инстинктами, ограничив существование всевозможными общественными правилами и барьерами. Всё больше нами движет не наслаждение жизнью, а страх перед ней, страх отступиться от правил и оказаться в отстающих. И этот страх, нарастая по мере нашего всё ускоряющегося и всё более бездумного бега наперегонки с соседями по обществу, по работе, по родственникам и знакомым, по семье, заставляет уединяться, копить злобу, отгораживаться в себя, поскольку кажется, что так страх пережить легче. – Надежда Сергеевна, поёжившись, доверительно положила голову ему на плечо. – Боюсь, что скоро все мы превратимся в ГМОликов.
- Какой ты умный, - похвалила умиротворённо. – Прямо Сократ. Вот ведь как: чтобы поговорить откровенно, надо дойти до развода.
Он ещё крепче прижал её к себе, предлагая забыть, зачеркнуть оба пункта, оставшиеся на листе бумаги.
- Я тоже принял твёрдое решение: ухожу из архитектуры. Похоже, лез не по своей лестнице. Уйду в строители, надо же, наконец, по-настоящему послужить отечеству и людям, как задумывалось с друзьями.
Они замерли в блаженном согласии.
- Чё? Чё это вы делаете? – Отпрянув друг от друга, застигнутые врасплох родители, улыбаясь, повернулись разом на голос сына. – Во дают! – Он тоже улыбался. – Знаете что: не надо мне смартфона, - и уже от дверей: - Пойду Светке скажу.
Мать вскочила, намереваясь остановить, расспросить.
- Какой Светке? – но его уже и след простыл.
- Какой такой Светке? – потребовала ответа от отца, но тот, согнувшись пополам, громко хохотал, и ей ничего не оставалось, как только присоединиться к нему.