Однако на ум пришел отнюдь не гимн, какой сложил бы любой другой скальд. Слова оставались нордическими, чтобы мертвые поняли их, если услышат, — но не было у него желания воспевать доблесть и боевые заслуги. Выбранное им пятистишие родилось в стране, лежащей за тысячи миль на восход, где живет низкорослый косоглазый народ, набравшийся знаний и создавший вещи удивительной красоты. Хотя и там мечи обнажаются слишком часто.
Лето идет на убыль, Холод окрасит листья кровью, И гуси двинутся в путь — куда? А ведь земля и сейчас багрова, Души павших терзает ветер.
Помедлив еще минуту, он повернулся и пошел своим путем. Датчане, которых он встретил поутру, видели, как тот, кого он ищет, двинулся на восток, преследуя полдюжины шведов. Потому Гест и посетил Бравеллир и осмотрел все подробно, пока наметанный глаз охотника не уловил нечто похожее на след. Надо бы поспешить, однако он по-прежнему придерживался своего обычного шага, вроде бы ленивого, но за день удавалось пройти не меньше доброго коня — и при том не упустить ничего достойного внимания.
За этим человеком он охотился, как за зверем. Короли избрали местом решительной стычки Бравеллир потому, что здесь, на примерно равном удалении от вотчины Харальда в Скании и Сигурда в Швеции, был широкий луг, пересеченный дорогой с юга на север, а населения почти не было. Шестеро, ушедшие отсюда, должно быть, надумали двинуться к Балтийскому побережью, где оставили свое судно или суда. Их собралась жалкая горстка, что само по себе доказывало, сколь жестока была битва. Ее запомнят, ее станут воспевать, и в грядущие века она представится величественнее и кровопролитнее, чем была, — а землепашцев, проливающих пот на окрестных неудобьях, к сожалению, забудут.
Шаг Геста был мягким, почти неслышным. Крыша ветвей над головой лишь кое-где пропускала солнечные лучи, пятнающие еле заметную тропку всплесками света. По стволу огненным факелом взметнулась белка. Где-то простонал витютень. В кустах слева хрустнуло, показалась и исчезла исполинская туша — лось. Да уйдет его душа безбоязненно в благоуханные чащобы. Но ни на миг не прекращал Гест читать нужные ему следы — тем более что это было нетрудно: отпечатки сапог, надломленные сучки, разорванная паутина, отметина на мшистой колоде, где кто-то присел отдохнуть. Они никогда не были охотниками по ремеслу — а он провел на охоте многие годы. И их преследователь тоже не прятал следов. Этот не давал себе передышки, он заботился только об одном — нагнать. Ножищи у преследователя были огромными.
Час от часу солнечные лучи удлинялись, били под более пологим углом, приобретали золотистый оттенок. В воздух просачивалась прохлада.
И вдруг Гест замер на месте и прислушался, склонив голову. Издали долетели звуки, какие он не мог не признать. Он ускорил шаг почти до бега. Сперва приглушенно за листвой, но вот все более отчетливо — лязгающий звон, крики, чуть позже треск, хруст, шумное дыхание. Он взял копье на изготовку и теперь не шел, а скользил тише привидения.
Поперек тропинки распростерся убитый. Тело упало верхней частью в куст, и у корней собралась целая лужа крови, ослепительно алой. Меч раскроил шведа от левого плеча к грудине, из-под которой торчали перерубленные ребра. Светлые волосы прилипли к щекам — а на них еще и бороды-то не было, лишь мальчишеский пушок. Глаза были раскрыты, рот тоже — теперь навсегда.
Гест взял немного в сторону, но тут же наткнулся на второй труп. А дальше кусты ходили ходуном — там шла схватка, мелькали люди, железо и лилась кровь, кровь, кровь. Мечи лязгали друг о друга, скрежетали, задевая шлемы, бухали, натыкаясь на деревянные щиты. Третий по счету швед выбыл из игры, зашатался с окровавленным бедром и рухнул, издавая нечеловеческие вопли. Следом упал и четвертый — прямо в заросли крапивы, но безмолвно: ему снесли голову чуть не напрочь.
Гест укрылся за молодой елочкой и наблюдал за ходом боя меж ветвей. От всей группы, ушедшей из Бравеллира, осталось двое. Как и четверо других, они пустились в путь налегке — рубахи, плащи да штаны; если у них и были кольчуги, надеть их никто не успел. Правда, шапки на головах были все-таки боевыми, железными. В руках у одного были щит и меч, у второго — топор.
Зато единственный их противник был оснащен лучше не придумаешь — кольчуга до колен, конический шлем со спуском к переносице, в левой руке — окованный железом щит, в правой — меч невероятных размеров. Он был настоящий великан: Гест отнюдь не жаловался на рост, а он выше на целую голову, плечи с дверной косяк, руки и ноги что дубовые бревна. На грудь спускалась нечесаная черная борода.
Шведы немного оправились от внезапной атаки и защищались яростно, перебрасываясь короткими выкриками. Меченосец кинулся на великана, клинки скрестились, то сверкая в выпадах на подъем, то смазываясь в стремительном движении вниз и в стороны. Швед получил удар по щиту и покачнулся, но сумел быстро выпрямиться и ответить контрударом, А тот, что с топором, тем временем зашел на врага со спины.
Однако великан, вероятно, предвидел это. Он круто развернулся, сперва вслепую, и напал на топорника без подготовки, так что чуть не промазал. И все же лезвие меча, свистнув, задело шведа. Тот пошатнулся, выронил топор и уставился на правую руку, рассеченную вместе с костью. Великан, не обращая больше на него внимания, прыгнул вбок, отбежал, а потом опять повернулся и устремился на меченосца с разгона. С грохотом столкнулись щиты, но великан был тяжелее, да и скорость набрал изрядную, — швед не устоял и упал навзничь. Он сумел удержать меч и успел поднять щит над собой. Тогда великан вскочил на щит ногами и придавил противника. Гесту почудился треск ломающихся ребер. Швед захрипел, а великан без промедления оседлал его и в два удара прикончил.
Потом огляделся. Раненый топорник удирал, ковыляя меж древесных стволов. Победитель устремился за ним, нагнал и убил. Да и вопли воина со вспоротым бедром тем временем перешли в рык, в невнятное сипенье — и вскоре замерли.
Тогда из бочкообразной груди великана вырвался громовой смех. Трижды воткнул он свой меч в землю, затем вычистил его насухо рубахой одного из поверженных и вложил в ножны. Чуть отдышавшись, стащил шлем с подшлемником, уронил их наземь и отер волосатой дланью вспотевший лоб.
Наконец Гест рискнул выйти из-под елочки. Великан вновь схватился за рукоять меча. Гест прислонил копье к развилке сучьев и, вытянув руки перед собой ладонями вверх, возвестил:
— Я пришел с миром!
— А ты один? — осведомился великан, не теряя бдительности.
Голос его был звучен, как прибой на камнях. Гест всмотрелся в грубое лицо, в маленькие льдисто-голубые глазки и ответил:
— Один. И после того, что я только что видел, не думаю, что Старкад убоится кого бы то ни было.
— А, так ты знаешь меня, — усмехнулся великан. — Но не припомню, чтобы мы встречались прежде.
— Не сыщешь северянина, кто не слыхивал бы про Богатыря Старкада. А я… Я намеренно искал тебя.
— Искал? Намеренно? — Он удивился и сразу же рассердился: — Если так, было подло стоять в сторонке и не прийти мне на помощь.
— Помощь тебе не требовалась, — ответил Гест мягко, как только мог. — Кроме того, все кончилось так быстро. Никогда во всей своей жизни не наблюдал я такого мастерского владения оружием.
Старкад, польщенный, заговорил дружелюбнее:
— Кто же ты, который искал меня?
— У меня было много имен. Здесь, на Севере, я чаще всего называюсь Гест.
— Чего ты от меня хочешь?
— Это долгий разговор. Позволь сперва спросить тебя, отчего ты гнался за этими людьми и умертвил их?
Старкад устремил взгляд куда-то вдаль, к солнцу, чей свет желтыми лучами пробивался меж деревьев — темных теней на фоне неба. Губы великана шевельнулись. Наконец он кивнул самому себе, вновь встретился с Гестом глазами и произнес: