— Мое счастье и благополучие?
— Она не будет ждать тебя вечно, — настаивал Джерри. — Ты ведь это понимаешь, да? Она расстроена и растеряна, и этот врач твердит ей, что ей не нужен тот единственный человек, без которого, как она думала, не может жить. В конце концов, Эмма ему поверит.
— Она этого не сделает, — выдохнул Чёрч и снова откашлялся. — Не сделает. Она в меня верит. Я в этом не сомневаюсь.
— Не сомневаешься? Думаю, это хорошо, но вера сама по себе не может творить чудеса. Ей нужна помощь. Немного усилий с твоей стороны. Усилий, которых я не заметил.
— Ты прекрасно знаешь, что они есть, поэтому мне не понятно, к чему весь этот разговор, — голос Чёрча снизился почти до рычания. — Не беспокойся обо мне, не беспокойся о нас. Тебе не известно ничего о наших отношениях. Я позабочусь обо всем так, как посчитаю нужным.
— Также, как ты позаботился о своей сестре?
Чёрч резко дернул дверную ручку и вышел из машины. Обычно он справлялся с шоком, как и с любыми другими эмоциями, но Джерри действительно дал ему под дых. Ему что, известно о Лиззи? Известно, что планировал Чёрч?
Послышалось тяжелое дыхание, и затем Джерри неуклюже поспешил за ним через парковку.
— Топаешь прочь. Чересчур драматично, Чёрч, — задыхаясь, сказал он. — Я удивлен. Эта девушка... она и впрямь тебя задела. До сих пор я не был в этом уверен.
Довольно разговоров. От этих разговоров у Чёрча одни проблемы. Он сжал губы в тонкую линию.
— Прекрасно. Залезай обратно в свою скорлупу. Это хорошо. Помолчи и обо всем подумай. Хорошенько подумай. В прошлый раз ты был невнимателен. Не учел, насколько она особенная. Теперь ты можешь принять это во внимание. Я всегда верил в тебя, сынок. Верил, что ты сможешь стать всем, кем только захочешь. Кем угодно. Теперь пришло время, чтобы ты в себя поверил.
Чёрч замер, но Джерри не остановился. Он прошел через всю парковку и сел в свою машину. Завел ее, затем развернул газету и ни разу не оглянувшись на Чёрча, стал читать. Чёрч долго стоял и смотрел на него.
«И как я мог сомневаться в том, что он мой настоящий отец».
7
Разговор с Джерри еще долго не выходил у Эммы из головы после того, как они с Марго вошли в лечебницу. Он, как обычно, остался подремать в машине.
Пока Эмма не попыталась покончить с собой, у нее имелись серьезные сомнения относительно того, что Джерри вообще заметил ее присутствие в доме. Но теперь она поняла, что он ее заметил. Заметил и на самом деле о ней заботился. От этой мысли ей стало очень хорошо. Этот тихий, скромный, интересный мужчина заботился о ней только потому, что считал ее особенной и подходящей для своего сына.
Он сказал, что был впечатлен тем, как она всё улаживала со своей матерью. Впечатлен ее силой и характером. Что случилось с этими качествами? Ей было стыдно в этом признаться, но месяц назад они пропали. Отчаянно пытаясь казаться нормальной, она потеряла связь с самыми сильными сторонами своей личности. Стала бы она терпеть такого, как Каспер два месяца назад? Чёрта с два! Если бы он снова прикоснулся к какой-нибудь девушке, Эмма пригрозила бы отрезать ему яйца, а потом исцарапала бы его машину. Она бы ему противостояла.
Угрожать человеку насилием — это плохо, так поступил бы только сумасшедший. Но быть нормальным вовсе не значит закрывать на такое глаза. Нормальный человек просто нашел бы способ справиться с негодяем обдуманным образом.
Как ее учили в детском саду — если кто-то делает что-то плохое, и ты не можешь ему помешать, то должен сообщить об этом взрослому. Вот что было бы нормальным.
Итак, через три дня после того, как она увидела, как мать трахается с ее психотерапевтом, через два дня после того, как он полез к Эмме обниматься, и намного позже чем, когда ей следовало это сделать, она решила покончить с Дрю Касперианом, и за прибавление уверенности должна была благодарить не кого-нибудь, а Джерри.
К счастью, они приехали на «Солнечное ранчо» немного раньше, так что перед групповой терапией Эмма нанесла незапланированный визит в кабинет доктора Розенштейна. Слава богу, Марго осталась внизу, флиртовать с Каспером. В любом случае, в одиночестве Эмма чувствовала себя раскованнее. Сильнее. Увереннее. Она не давала тьме выбраться наружу, рассуждала логично и здраво и собиралась поступить правильно.
Она подождала в приемной, пока врач закончит с другим пациентом, а затем ее проводили к нему в кабинет.
— Эмма, я тебя сегодня не ждал. Как ты? Все в порядке? — спросил Розенштейн своим успокаивающим голосом.
Его тон всегда был мягким и одобрительным. Это уже давно ее беспокоило, она не привыкла к мягкости. И к одобрению. Такие вещи, как правило, казались ей подозрительными.
— Да, доктор, — сказала она, заправив волосы за уши.
Эмма нервничала. Раньше она никогда не делала ничего подобного. За долгие годы самого разного насилия со стороны Марго и ее компании Эмма никогда ни на кого не стучала. Это ей было не свойственно. Поступать разумно.
— В самом деле? Кажется, ты нервничаешь? Что тебя беспокоит? У меня еще есть время до следующего пациента, — сказал он и, усевшись, стал рыться в ящике своего стола.
Затем вытащил ее досье и бросил его на стол.
— Это не займет много времени, — заверила она его. — Я просто... мне уже давно кое что не дает покоя.
— Давно?
— Да, с тех самых пор, как я впервые приехала на «Солнечное ранчо».
— Значит, уже примерно месяц тебе не дает покоя что-то, о чем ты мне не сказала?
— Да...
Мгновение она колебалась, потом сделала глубокий вдох. Иногда было очень легко забыть о своей прежней храбрости. От Эммы осталась лишь оболочка ее прежнего «я». От этой мысли ей стало немного грустно, но она отогнала это чувство.
— Всю жизнь меня учили, что лучше держать рот на замке. Стукачей не ждёт ничего хорошего. Но теперь я начинаю в этом сомневаться. Я хочу... Вы как-то сказали мне верить в систему, верить в свою сеть психологической поддержки. Сейчас я именно это и делаю.
— Хорошо, хорошо, Эмма. Отлично. И говорить правду — это не «стукачество». То, что ты рассказываешь мне о своей матери и о её…
— Дело не в ней, — перебила его она. — Дело в этом заведении. В Дрю Каспериане.
В комнате воцарилось молчание, и Эмме тут же стало неловко. Она отлично разбиралась в видах молчания, умела их различать и улавливать непроизнесенные слова. Это было нехорошее молчание.
Вообще-то, если она не ошибалась, это было очень плохое молчание.
«Постойте-ка... если что-то кажется слишком хорошим, то скорее всего оно таковым не является, а Вы, доктор Розенштейн, всегда казались мне очень хорошим человеком».
— Хорошо. Эмма, сейчас мы в полной безопасности. Ты можешь всё мне рассказать. Так что у тебя за проблема с мистером Касперианом?
— Моя проблема в том, что он кидается на всё, у чего есть вагина, — прямо заявила она. — Нет, не так, забудьте, он охотится на все, у чего есть вагина. Он использует свое положение и власть, чтобы заставить пациенток с ним спать. Это абсолютно неэтично, не говоря уже о том, что от этого просто тошнит. Я никак не могла понять, почему никто из медсестер или еще кого-нибудь ничего об этом не говорит и не предпринимает. В смысле... здесь в основном больные люди. Большинство здешних девушек с суицидальными наклонностями, а этот парень трахает их, а потом выбрасывает, словно использованные салфетки. Поэтому я подумала... может, Вы не в курсе, поскольку приезжаете сюда только раз в неделю. Но Вы ведь настоящий врач, так что сможете что-то предпринять, верно? Вы должны.
Снова тишина. Он уставился на нее так, как это делали все психотерапевты и психологи. Словно они думали, если вглядятся попристальнее, то прочтут ее мысли. Однако, на этот раз Эмма отказалась нервничать. Она смотрела прямо на него, гадая, хватит ли у него смелости произнести слова, которые, как она уже знала, должны последовать.