Когда он снова ее поцеловал, плотина реально прорвалась. Всхлипывая ему в рот, Эмма изо всех сил схватилась за его футболку и притянула его к себе так близко, как только позволяла физика и их одежда. Их языки сплетались, кружили, дрались, всё из вышеперечисленного.
Когда он благополучно высосал у нее из легких весь кислород, то, наконец, отстранился. Она задыхалась, ловила губами воздух и смотрела на него. Чёрч тяжело дышал и глядел на нее со странным выражением лица, которого она никогда у него не видела. С любопытством. Он поднес руку к ее лицу, и Эмма вздрогнула, но не отстранилась. Прижав большой палец к ее щеке, он провел им по следу от слезы. Вытер его. Затем поднял руку и, на мгновение уставившись на свой палец, сунул его себе в рот.
«Теперь я у него внутри».
То, что произошло дальше, как ей показалось, лучше всего описать словом «безумие». Они целовались, кусались и рвали друг друга на части. Его футболка исчезла, и Эмма даже не помнила, как стащила ее с него. Он порвал на ней блузку, пуговицы рассыпались вокруг, словно конфетти.
Ура! Она просто обожала вечеринки!
Его руки были повсюду, они стали ее частью. Сжимали ей груди, дёргали за лифчик, но наплевав на него, двинулись вниз к ее шортам. Стянув их, Чёрч реально зарычал и рванул от стены ее бедра, отчего материал соскользнул на пол. На ней еще были трусики, но он уже не видел, что делает, потому что ее языку вновь потребовалось оказаться у него во рту. И пока Эмма его целовала, он проник в нее пальцами.
Нежным он не был. Чёрч вторгался в нее так же, как разрезал помидор. Решительно и агрессивно. Желая чего-то, чего не мог ему дать даже на всё готовый фрукт. Она вскрикнула и впилась ногтями ему в плечи. Умоляя его о большем. Умоляя его не останавливаться.
«Только не останавливайся».
Не успел он расстегнуть джинсы, как Эмма его оттолкнула. Чёрч попятился назад, и она последовала за ним, помогая ему стянуть с бедер джинсовую ткань. Когда он сел на кровать, она ринулась к нему и оседлала его колени.
Обычно, Эмма любила поиграть. Она дразнила, кусала, лизала, сосала, прикасалась, смеялась и снова дразнила. Изучала и запоминала. Возможно, даже поклонялась.
Но сейчас она была здесь не ради игр. Она была здесь ради причастия. Ради спасения своей души. Ради божественного вмешательства.
Чёрч понял, чего она хочет, что ей нужно, потому что они всегда понимали друг друга без слов. Он сжал в кулаках ее дешевые хлопчатобумажные трусики. Еще один рык, и они оказались разорваны. Отброшены на одно бедро. Позабыты.
Глупый хлопок, да кем он вообще себя возомнил?
Она к нему прикоснулась. Всего один раз, когда приподнялась у него на коленях. Ее пальцы пробежали вниз, по упругой коже и нежным венам, и Эмма почти улыбнулась, когда его веки дрогнули, и он закрыл глаза. Почти.
Он был прекрасен во всех отношениях, и это ее ладонь теперь плавно скользила вверх по всей его длине. Здесь определённо было с чем поработать, они могли бы отлично повеселиться вместе.
Только не сегодня.
— Да, — выдохнул он, когда Эмма, придерживая его рукой, скользнула на него сверху.
Такое простое слово для такого судьбоносного события.
«Почему я до сих пор плачу?»
Когда она опустилась на него полностью, Эмме показалось, что ей нечем дышать. Его член явился причиной задержки связи между ее мозгом и... всем остальным. Чтобы унять дрожь, она из последних сил обхватила Чёрча за шею, желая, чтобы дрожь прекратилась.
— Все нормально.
Эмма поняла, что он ей шепчет. Она открыла глаза и увидела, что он уставился на нее. Нет, не уставился. Смотрел. Он впервые просто на нее смотрел. У него был мягкий взгляд, в некотором смысле соблазнительный. В спокойном состоянии его глаза казались скучающими. Когда Чёрч улыбался, как сейчас, они становились кокетливыми. Озорными. Сексуальными.
— Ничего не нормально, — прошептала в ответ Эмма, и он усмехнулся, а затем провел зубами по ее нижней губе.
Она чуть не умерла.
— Да, — согласился он, поглаживая ее по спине. — Но в этом-то и вся прелесть.
Скользнув ладонями к ее плечам, он начал стаскивать с нее блузку, поэтому она его отпустила, и ткань упала на пол.
— Когда что-нибудь не нормально, оно пребывает в своей чистейшей форме. Оно пластично. Изменчиво. Может стать хуже, а может и лучше. Оно может совершенствоваться.
Чёрт возьми. Кто знал, что философия может быть такой сексуальной? Пока он снимал с нее лифчик, она, как могла двигала бедрами. Они оба застонали, и сорвавшийся у него с губ звук чуть не убил ее дважды.