Сам знаешь, насколько сложен процесс изготовления, очухаются от такого удара они не скоро. Во Владивостоке появились новые компьютмарки. Снова появляется героин.
— Ничего себе! Это же каменный век. Его что, при археологических раскопках находят?
— Ничего, средство испытанное, работает… В Смоленске расстреляли нашу группу. Балаянц и Никоненко убиты.
— Никого не знал. Никоненко, кажется, видел пару раз.
— Всё становится только хуже. Выбиваемся из сил, гробим лучших людей. Но что можно сделать, когда шестьдесят процентов взрослого населения безработные, которым не нужно думать ни о крыше над головой, ни о пропитании? Это же плебс. «Хлеба и зрелищ». Им ничего не надо, кроме того, чтобы убить скуку, отвлечься от унылого настоящего, забыть о никчёмном прошлом и не думать о бесполезном будущем. Полицейскими мерами невозможно помешать каждому недоделку медленно убивать себя.
— Невозможно, — согласился я.
— Мы не можем переделать их, дать им цель, заполнить их пустые мозги, которые «чистят», «пылесосят» все кому не лень уже не первую сотню лет. Мы даже не можем задавить их — уже с пятилетнего возраста они прекрасно осведомлены о своих правах и не устают вопить о них везде и всюду. Мы можем лишь оттягивать их самоуничтожение в наркотическом угаре.
— Тут ты тоже прав.
Время от времени на Кима накатывали неудержимые приступы красноречия. Он как бы репетировал свои речи, которые ему, как начальнику Управления психоэкологии, приходилось произносить в Высшем совете Евразийской Федерации. И за восемь лет на этой должности молоть языком он научился весьма
неплохо.
— Ладно, ты вызвал меня лишь затем, чтобы излить душу? Я тебе нужен как слушатель?
— Да ты мне вообще сейчас не нужен, Саша. Наоборот, на душе легче, когда я знаю, что мой лучший сотрудник нежится под южным солнцем, копит силы для новых боевых подвигов. Так что нужен ты не мне. Нужен ты Веденееву.
— О-хо-хо! — покачал я головой. — А зачем?
— Он же не скажет мне — зачем. Плохо ты его знаешь.
— Я его совсем не знаю. И честно сказать, даже не ищу знакомства.
Веденеева — первого заместителя министра — я видел всего несколько раз на совещаниях, Он был птицей с полётом такой высоты, на которую обычно орлы, вроде меня, не поднимаются, И подниматься туда мне никогда не хотелось — там уже не оперработа, а политика, притом часто очень грязная. Веденеев фактически первое лицо в министерстве, поскольку, по устоявшейся традиции, министрами назначают дураков-политиканов, которые не знают и не умеют ничего, кроме пускания пыли в глаза. Такие же, как Веденеев, держат в своих руках все нити и заказывают музыку. Чтобы такой человек пожелал встретиться с оперативником, пусть даже класса «А», для этого должно случиться нечто экстраординарное. Иерархия в министерстве жёсткая.
— Интересно, не по Киеву ли он меня хочет видеть?
— Вряд ли. Значит, так, у нас на одиннадцать назначена встреча. Карета подана, полковник…
***
Тридцатиэтажная башня управления возвышалась посреди обширного лесопарка в Медведкове, бывшем некогда жилом районе. За последние сто лет население Москвы сократилось до трёх миллионов человек, и обширные жилые массивы оказались ненужными. Постепенно здесь восстановили лесопарки, разместили больничные комплексы развлекательные и спортивные центры. Ну а на отшибе — наше управление.
Вертолёт поднялся с площадки и устремился к центру города. Сверху была видна вся Москва с древней Останкинской башней, золотыми куполами Кремля и храма Христа Спасителя. Полёты в черте города разрешались только машинам госслужб, имеющим допуск. Через семь минут наша «пчела» зависла над вертолётной площадкой, представлявшей из себя гигантский гриб, взметнувшийся вверх на Лубянской площади, как раз там, где последние двести лет все кому не лень с помпой устанавливали различные памятники, а потом с не меньшей помпой их сносили.
По иронии судьбы, несмотря на катаклизмы и передряги, на то, что менялось государство, границы, менялся город, комплекс зданий на площади неизменно оставался обиталищем спецслужб. Сегодня здесь приткнулось наше руководство и хозяйственные подразделения. Для оперативных же управлений тут невозможно было установить нормальные системы безопасности. Как, например, в Медведкове любой объект, попавший в защитную зону и не имеющий блока опознания, может быть тут же уничтожен.
Кабинет у генерала первого ранга выглядел тесным — не более тридцати квадратных метров, к тому же он был заставлен старинной мебелью. Тяжёлые портьеры, двухтумбовый резной стол, портреты на стенах. Целая галерея портретов руководителей этого ведомства с самых давних времён, начиная от Столыпина и Дзержинского и кончая Ибрагимовым и Никифоровым, чья чёрная слава может потягаться со славой вошедшего в легенду Лаврентия Берии. Не знаю, было ли так и задумано, но этим достигался жутковатый эффект — здесь словно витала тёмная, густая энергия учреждения,
Веденеев — невысокий, изящный, миниатюрный человек лет пятидесяти встретил нас у дверей, усадил на стулья с высокими резными спинками. Замминистра был сама любезность. На совещаниях он выглядел слегка рассеянным, выступал кратко и ясно, никого особо не распекал, и мне даже приходило в голову, что его репутация сурового и жёсткого руководителя не соответствует действительности. Впрочем, много ли на свете людей, чья внешность соответствует их истинной сущности. Такое встречается разве что у круглых дураков.
— Располагайтесь, Анатолий Антонович. И вы, Александр Викторович. Веденеев улыбнулся — обаятельно и открыто. — Кофе? Составьте компанию. Не могу долго обходиться без кофе. Привычка, сложившаяся за многие годы.
Он нажал кнопку допотопного селектора- я такие только в музее и видел.
— Лидия Георгиевна, три стакана кофе, пожалуйста.
Пожилая строгая секретарша тут же принесла поднос, на котором поблёскивал горячий серебряный кофейник и стояли три стакана в подстаканниках.
— Рад с вами познакомиться, полковник. Анатолий Антонович о вас самого высокого мнения. Искренне сожалею, что пришлось прервать ваш отдых, но возникли некоторые обстоятельства… Наш разговор пойдёт о проблеме, проходящей под грифом секретности «С-6».
Мне стало как-то неуютно в этом кабинете. К мероприятиям такого уровня секретности меня привлекали всего два раза за восемнадцать лет службы, и меньше всего мне хотелось бы вспоминать о них. Обычно мероприятия с таким грифом означают, что нужно скинуть какое-нибудь правительство у соседей или убрать государственного деятеля высшего ранга
— Я ознакомился с результатами вашего последнего тестирования, — продолжил Веденеев. — Уровень реакции на неожиданные ситуации, степень выживаемости, физической подготовки на десять-тридцать единиц выше, чем у самых отъявленных головорезов из сектора тактических операций.
Внутри у меня что-то нехорошо ёкнуло. Похоже, речь пойдёт всё-таки о том, чтобы кого-то пристрелить.
— Кроме того, как говорят наши психологи, а им часто можно верить, в вашей служебной деятельности весьма высоко значение морально-этических мотиваций. А сейчас как раз тот случай, когда нам нужен истинный доброволец, а не робот, послушно выполняющий любые приказы.
Точно — кого-то надо ликвидировать. Вот дела. Неприятно, но никуда не денешься. «С-6» — это значит, что от твоих действий зависит очень много порой даже геополитическая расстановка сил, судьбы тысяч и тысяч людей, жизненные интересы государства. Это не тот случай, когда стоит слишком щепетильничать, изображать невинность и непорочность. В конце концов, я солдат… Так я и бухнул:
— Я солдат.
— Звучит убедительно и сурово. — Веденеев встал, раздвинул шторы за своей спиной, открывая большой чёрный экран. На нём засветилась карта Евразийской Федерации.
— Ничего нового вы здесь не увидите. Это наша страна. Кажется, нам известно о ней всё, она пройдена и изъезжена вдоль и поперёк. Города, реки, посёлки, заповедники. Можно за считанные минуты, в крайнем случае часы попасть в любое место, за исключением запретрайонов: ТЭФ-станций, оборонных комплексов. Но и в запретзоны можно попасть, имея допуск. Можно проникнуть куда угодно. Правильно я говорю, Александр Викторович?