Она отматывает ещё воспоминание. Вот он, стоящий перед ней на коленях, аккуратно снимающий зубами её колготы, стаскивающий трусы. Горячее дыхание щекочет её кожу, заползает в пупок, а она тает, летит далеко-далеко.
Джуд снимает часы, чип, мигнув, успокаивается, воспоминания стихают, но, увы, только на экране. В её голове, в её памяти, они бушуют, точно цунами, смывают остатки реальности, её нечеткие контуры. Она вдруг тихонько скулит, она сдаётся, и, бросившись на подушку, падает лицом вниз, точно подкошенная. Она и есть подкошенная — птица, которой подрезали крылья. Когда оборвался её полёт? Почему она не заметила этого?
Шаги, тихие, но уверенные, заставили её встрепенуться, вытереть слёзы, перестать, наконец, кусать губы. Она садится на постели, а потом вскакивает на ноги, замирая, забыв, как дышать, сверлит взглядом дверь. Эти шаги она узнает из миллиарда других, всегда, что бы ни случилось, будет им рада. На губах тот час же расцветает улыбка, точно бутон, Джуд счастлива, оба сердца в груди поют.
— Гарри… — шепчет она, и, не медля, бросается ему на шею. — Гарри, ты здесь… ты пришёл.
— Да, дорогая, — спокойно отзывается он, пока Джуд ласково покрывает его шею, крохотные родинки на ней, поцелуями, — привет.
— Привет, — шепчет она, целуя его виски и запястья, — привет.
Он ласково, но отстраняет её от себя, подходит к столу, где всё ещё лежит дневник, садится, закинув ногу за ногу. Джуд стоит в полушаге, любуется им, не в силах сказать и слова, восторженно дышит, потому что он так потрясающе красив, когда сосредоточен.
— Тебя снова терзал этот Доктор? — холодно спрашивает он, взглянув на неё прямо, и закрывает тетрадь, отбросив её от себя так, точно это микроб заразный.
— Он не терзал меня, — качает головой Джуд, улыбаясь, стараясь его обезоружить, — просто…
— Просто Доктора нет. Прекрати верить в эту чушь, дорогая.
Ей больно и всё внутри протестует: это неправда, Доктор есть, жив, странствует где-то. А по губам ползёт горькая ухмылка, потому что она вдруг теперь только отчётливо понимает, как сильно себе завралась.
Гарри встаёт и хищной мягкой поступью подходит к ней, брезгливо неся тетрадь в кончиках пальцев. Достав из кармана рубашки, чёрной, как смоль, зажигалку, протягивает её Джуд.
— Пора избавляться от сказок, дорогая. Я хочу, чтобы ты спалила тетрадь.
— Это всего лишь тетрадь, — с глупой лёгкой улыбкой, отзывается она, — и только.
— Ты знаешь, что это не просто тетрадь, — отрывисто, почти по слогам, говорит он, пристально ей в глаза заглядывая, так, что мурашки по коже идут, — поджигай.
— Но я не хочу!
— Что ж, — на устах мелькает недобрая улыбка, — в таком случае, я вынужден буду уйти. Либо я, либо твои глупые фантазии, Джуд. Выбирай.
Он раздражён, она почувствовала это сразу. Злость его сейчас поднимается внутри, точно клокочущее море. Поглядев в его глаза, Джуд сдаётся. Он прав, это всего лишь тетрадь. Сказки, которые никогда не сбудутся. Глупые мечты, которым, увы, не суждено осуществиться.
Чувствуя, как дрожат пальцы, она берёт протянутую ей зажигалку, касается ею хрупких страниц, и… Тетрадь, вспыхнув, горит, а ей хочется мычать и плакать. Сердце пронзает чувство, будто это горит её жизнь, вся её сущность.
И Джуд ещё смотрит, как все её сказки разбиваются о жестокость огня, и она ещё кривит губы от боли, а он уже потрясающе холоден и величественно-спокоен. Коснувшись губами её уха, палящего, как эта бумага в её руках, он нежно целует его шепчет сладко-сладко:
— Молодец. Иди в спальню, дорогая. Жди меня перед зеркалом.
Слова-обещания, от которых у неё запело, сладко заныло сердце. Джуд кивает, набрав в лёгкие больше воздуха, возбужденного и горячего, и уходит к себе, порхая как бабочка.
Она — бабочка, доверчивая и несчастная, а он — огонь. Она почти уверена, что однажды он испепелит её, но сейчас, в данный момент, ей плевать.
========== Глава 7. ==========
Она уставшая и почти не реагирует, когда он медленно поглаживает её за руку, только вздыхает и глядит отчужденно. Сегодня память устроила ей тяжкое испытание, играет, подбрасывает фразу за фразой, имя за именем, о котором она, бедняга, совершенно ничего не знает.
— Гарри, — тихо шепчет Джуд, облизав пересохшие губы, — кто такая Марта Джонс? Я не помню такую девушку, но, кажется, она решила прийти в мои воспоминания.
— Понятия не имею, дорогая, — он спокоен и сосредоточен, смотрит только вперед, твёрдой рукой держит руль, плавно сворачивает вправо, — может, знакомая по школе или по бывшей работе?
— Нет, — мотает она головой, — не похоже на то.
И снова тяжело вздыхает, а ему это очень не понравится. Когда она в таком состоянии, Гарри называет её «страдалицей», злится, раздражен. Куда больше он ценит, когда она улыбается, радостна, беззаботна. Состояние, о котором она уже давно позабыла.
Она снова вздыхает, судорожно и тяжело. У неё внутри — миллион вопросов, но ни одного ответа. Чем больше проходит времени, тем больше глупой марионеткой она себя чувствует. Память играет с ней, подбрасывает ей игры, которые нельзя не назвать увлекательными. То и дело перед глазами всплывают картины, одна за другой, чужие страны, где никогда не была, люди, которых никогда не знала. Чужая жизнь, которой никогда не жила.
Она подавлена и мотает головой, стараясь отогнать от себя дурные мысли. Она чувствует себя беззащитной и всеми брошенной. Это состояние стало слишком частым в последнее время, почти постоянным. От него больше некуда бежать, некуда скрыться.
— Дорогая, — мягко, словно хищник, улыбается он, — я терпеть не могу, когда ты грустишь. Я думал, ты знаешь, детка.
— Знаю — кивает она, и закрывает глаза.
— Тогда перестань. Мы едем отдыхать, а не страдать по утерянным смыслам, дорогая. Расслабься.
Джуд смотрит в окно, ощущая, как наваливается вселенская усталость. О, как она потеряна и несчастна! Она словно тонет в глубокой яме, тянет руку в надежде быть спасённой, вот только спасителя не находится. Никто не желает ей помочь. Разве что — помочь увязнуть в глубоком болоте ещё сильнее. В этом каждый второй с удовольствием. Вздохнув, она прикусывает губу:
— Мне страшно, что моя память восстанавливается так медленно. Я не помню так много людей. И даже не уверенна, что все уже, так или иначе, пришли в мои воспоминания. Я как моральный инвалид, потерялась в событиях, именах, лицах, и не могу с уверенностью заявлять, что все эти события происходили со мной, все имена я знаю, все лица помню. Это ужасно.
— Амнезия — действительно не самое лучшее состояние, дорогая, — он медленно сворачивает за угол, — но у тебя была серьезная травма, и ты не можешь восстановиться сразу, резко. Радуйся тому, что воспоминания приходят постепенно. Сегодня вспомнила имя, завтра поймешь, может быть, кому оно принадлежало.
Она нервно пожимает плечами:
— Или не пойму. Пока что успехи в этом деле весьма и весьма скудные.
Остановившись на опушке леса, он намертво цепляется в руль, и шумно выдыхает. Прикрывает глаза, затем открывает снова. Облизывает губы. Слегка поворачивает голову вбок, в её сторону.
— Милая, — голос его звучит угрожающе спокойно, заставляя Джуд поёжится, — перестань, пожалуйста, ныть. Ты должна быть благодарна фортуне уже за то, что к тебе вообще вернулась часть воспоминаний, и ты помнишь собственное имя. Я напомню тебе, что с подобной травмой далеко не всем так везёт.
Он зол, она знала, что так и будет, и всё равно разозлила его.