Останавливается она сразу же, чувствуя, как он вынимает пальцы, слишком резко, сделав её довольно больно. Прикусив губу, чтобы не вскрикнуть, она ждёт, что же он придумает дальше. Ждёт, скорее, с ужасом, чем в предвкушении. Ей страшно, она хочет, чтобы он оставил её в покое. Сколько она ещё вот так выдержит? Десять минут, пятнадцать? Очевидно, сегодня ей придётся умолять о пощаде. Возможно, именно этого он и добивается?
Мягко, как и подобает хищнику, он опускается перед ней на колени. Лёгкий ковёр слегка шуршит, пока он пытается устроиться удобнее. Она почти не дышит, затаилась, ждёт. Внутри набатом, под стук бешено бьющегося сердца, стучит мольба: «Пожалуйста, пусть он остановится!».
Освободив её привязанные к изголовью кровати руки (она так и не смогла выведать, почему ему так нравится заниматься с ней любовью, оставив её в позе распятого Христа), он судорожно вздыхает (получается трагически, это вмиг заставило её беспокоиться о нём). Она чувствует, как облегчённо сами по себе падают вниз, точно беззащитные листья деревьев в бурю, руки. Пальцы сомлели, в локти будто сотни иголок одновременно впились. Она не уверена, что ей так можно делать, и почти уверена, что ему это не понравится, но не может сдержаться — морщится от приступа мучительно-медленной и острой боли. Когда первая её волна проходит, аккуратно трёт пальцами правый локоть, настолько затёкший и сомлевший, что сейчас будто деревянный.
Потом он аккуратно развязывает платок, снимает её и она снова может видеть. Она замечает, что лицо его, склонившееся над её шеей, как будто для поцелуя (хотя он способен, скорее, укусить) сконцентрировано и сосредоточено. Он выглядит как человек, которого мучает проблема, что он никак не может решить, и это его удручает. Это удручает и его — обычно такое выражение лица не предвещает ничего хорошего. Остаток вечера они, наверное, проведут в молчании, замкнувшись, он будет находиться рядом только физически, но в мыслях улетит далеко от неё. Она шутит — на другую планету, быть может, на этот чёртов Галлфирей, или как его там, преследующий её в фантазиях последние недели две, не дающий покоя, но всегда неуловимый, чтобы она могла запомнить имя этой планеты, оранжевой, как раскалённое солнце в пустыне. Может быть, он снова будет кусать губы, а она — винить себя за то, что испортила ему настроение.
— Извини меня, — спокойно и коротко чеканит он, — я сегодня перестарался. Ты вся в синяках и ссадинах. Больно?
Она вздрагивает, теперь уже от неожиданности, и смотрит на него с изумлением. Лишь в последнюю секунду сдерживается, чтобы не открыть рот. Впервые он за что-то извинился, тем более — за то, каким был их секс. Для неё это всё равно, что увидеть Адольфа Гитлера, умоляющего евреев о прощении на коленях и заливающегося при этом слезами.
— Я, скорее, устала, — слегка пожав плечами, отвечает она, — боли не чувствую. Во всяком случае, пока.
На этом поводы для её изумления не заканчиваются. Когда он, склонившись, нежно целует её в губы, просто, без страсти и желания, но от того ещё более ценно, она с трепетом отвечает, обнимает его за шею, и он совсем не противится. Наоборот, стоит перед нею, выпрямившись, насколько это возможно в такой позе, и ждёт, когда её руки разомкнутся, и она отпустит его. А, может быть, ему этого не особо и хочется?
Она разжимает объятья, уже и не зная, к чему ещё надо быть сейчас довольной. И да, она снова удивлена, когда он аккуратно ложится на ковёр, с ней рядом, поворачивает голову, пристально поглядев ей в глаза, и проводит пальцем по щеке.
Она больше не может молчать.
— Что с тобой?
— А что? Что-то не так? — невозмутимо отвечает он вопросом на вопрос.
— Обычно ты ведёшь себя… иначе.
— Я устал, Джуд, — он спокоен, тон его самый обыденный, — говорю же. Я перегнул палку. Мне теперь и самому не по себе. Надеюсь, ты не очень на меня зла, дорогая.
— Я не зла, — покачав головой, заверяет она, — устала очень. Но, если бы ты продолжал дальше, наверняка разозлилась бы. Я уж подумала, ты просто хочешь заставить меня умолять о пощаде.
По его губам бежит мимолётная улыбка.
— Неплохая мысль, — он, кажется, находит это забавным, но улыбается беззлобно, мягко, — возможно, в следующий раз я так и сделаю.
И шутливо целует её в нос, заставляя рассмеяться. Вот за что она порой ненавидит этого мужчину, очень сложного, и от которого не может избавиться — он слишком прекрасен, чтобы вычеркнуть его из жизни. Хотя и ужасен тоже слишком, чтобы жить с ним рядом. Замкнутый круг.
— Я ничего о тебе не знаю, — проведя пальцем по его губам (который в этот раз он даже не стал кусать, как происходит обычно в таких случаях), говорит она, — это нечестно, тебе не кажется?
— Нечестно, — признаёт он, и тут же хитро улыбается, — но я не играю по-честному.
— И всё-таки, — мягко улыбнувшись, она гладит его по щеке, к которой он, к её удивлению, льнёт, как страждущий жаждой путник к источнику в пустыне, — мне хотелось бы узнать о тебе что-нибудь.
— Например?
— Что-нибудь из детства, — слегка поведя плечом, отвечает она, поразмыслив недолго, — каким оно было? Как прошло? Что ты любил есть? Как играть? Ну, знаешь, все эти милые вещи, о которых иногда рассказывают в приступе сентиментальности.
Он тепло смеётся, этот смех звучит расслаблено и, она готова поклясться, счастливо.
— У тебя приступ сентиментальности?
Она кивает:
— Непрекращающийся, с тех пор, как увидела тебя.
И мягко улыбается, впрочем, ему прекрасно известно, что в шутке этой лишь доля шутки. Она смотрит на него с интересом, как будто пытается открыть заново. С этим человеком они знакомы уже не первый день, но он для неё — лишь закрытая книга, и, похоже, открываться не собирается.
Впрочем, глаза его лучистые, взгляд открыт и, — о, чудо! — кажется, сейчас он вполне настроен говорить.
Он устраивается на ковре удобнее, кладёт руку ей на плечо, прижимает к себе поближе, с мимолётной улыбкой посмотрев, как она поглаживает его по мягкой дорожке волос на животе. Джуд думает, что теперь он похож на огромного кота, который, наконец, отъелся от пуза, и теперь совершенно доволен. Это сравнение заставляет её тихонько рассмеяться, и он даже не интересуется причиной смеха, как будто знает, как будто читает её мысли, и целует снова в нос, теперь аккуратнее.
И начинается нечто такое, что она бы назвала самым чудесным спектаклем за всю свою жизнь, самой прекрасной игрой — она лежит рядом, прижавшись к нему, а он рассказывает, поглаживая её время от времени по спине, играя её бархатной кожей.
— Моё детство прошло в маленьком городке на юге… Британии. Из тех, где все друг друга знают, и почти все друг другу родственники. Уютная крошечная провинция, в которой чья-то свадьба — уже грандиозное событие. Оно, знаешь, было счастливым. Мы целый день носились по полям, крича до небес. А потом это всё исчезло безвозвратно.
Он вдруг смотрит на неё так пронзительно, будто вот-вот небеса разверзнутся и их накроет грозой, из которой живыми не выбраться. От этого взгляда колет в обоих сердцах, ей кажется, будто он вот-вот закричит от боли. Но, конечно, нет. Его эмоции обычно слишком скупы. Взяв её за руку, он ласково перебирает пальцы, гладит тёплую ладонь. Он как ведунья, смотрит линии судьбы, стараясь угадать их. Джуд думает, что это забавно, и улыбается.