— Мы были счастливы. Наверное, тогда было единственное время, когда мы были счастливы. И беззаботны. Жаль, что этого уже не вернуть.
— Кто это — «мы»? — осторожно спрашивает она, глядя на него с таким вниманием, точно он президент, чью речь она должна впитать в себя, словно губка.
Он, неожиданно встрепенувшись, вздрагивает.
— Я и другие дети. Мои одноклассники. Мы были друзьями.
— Вы не общаетесь сейчас?
Ей показалось, будто он помрачнел.
— Нет.
— Почему?
Какое-то время, пара минут, показавшиеся довольно долгими, он молчит, а ещё — кусает губу. Она знает его уже достаточно хорошо, чтобы понимать — он нервничает. Потом, помотав головой, как будто старается отогнать от себя какое-то наваждение, он отвечает — нарочито спокойным голосом:
— Время и расстояние отняло эту дружбу. Так всегда бывает.
И правда. Так, наверное, случилось и с нею. За всё время, что она пытается восстановиться, ни один друг из прошлого к ней не пришёл. А она не может никого вспомнить. Были ли у неё эти друзья до аварии? Исчезли ли они из её жизни раньше, или предпочитают не появляться теперь, когда её память повреждена и психическое здоровье подорвано?
Она проводит пальцем по его губам, очерчивает рот тонкой линией. Он смотрит на неё с пристальным вниманием, не отводя ни на миг взгляда, и аккуратно целует кончик пальца — даже от этого минимального проявления ласки приятное тепло тут же разливается по телу.
— Ты, наверное, был отличником. Правда?
— Да. Одним из лучших студентов. И я не хвастаюсь. Просто констатирую факт.
— Я тебе верю — кивнув, улыбается она.
— Всегда бы так.
— Что? — замявшись, спрашивает она, совершенно не понимая, к чему он это сказал. — Я всегда тебе верю. Ты сомневаешься?
— Нет, — спешно отвечает он (её не покидает ощущение того, что он делает это, лишь бы поскорее от неё и её расспросов отделаться), — всё в порядке. Не бери в голову. Я всего лишь имел в виду, что люди очень редко доверяют друг другу. Это не о тебе.
Она кивает, но, скорее всего, не от того, что успокоилась, а потому, что ей, как и ему, не хочется продолжать этот разговор. Куда интереснее сейчас слушать рассказы из его детства — даже странно становится, что у этого необычного человека, закрытого, совершенно незнакомого, хоть и хорошо знакомого ей, было, судя по всему, самое обычное детство.
— Наверное, у тебя все списывали — улыбаясь, говорит она, заглядывая в его глаза, которые тут же совершенно для неё неожиданно стали такими восхитительно-лучезарными, что Джуд удивилась: не знала, что он так умеет.
— Я делал уроки за лучшего друга, — он смеется, этот смех счастливый, и улыбка, что касается губ, тоже счастливая — самая беззаботная из всех, что она видела, — он был умным, но таким разгильдяем — то урок прогуляет, потому что исследовал поведение птиц в ботаническом саду, то в химической лаборатории что-то подорвёт. Однажды проводил эксперимент и чуть не поджёг школу.
— И где он сейчас, этот друг? — с готовностью спрашивает она. Ей и самой теперь очень хочется увидеть человека, который знает Гарольда Саксона совсем с другой — более человечной, мягкой, обыкновенной — стороны, чем она.
А он вдруг смотрит на неё так странно, что она поневоле вздрагивает. Его взгляд — изучающий, тяжёлый, сверлящий. Она начинает нервничать: что сделала не так? Уже готова ёрзать, но он аккуратно гладит её по плечам и коротко целует в волосы. Кажется, всё снова в порядке.
— Не знаю, Джуд. Моего лучшего друга забрали другие люди, другие планы, время, расстояние, разлуки, страны и города. Когда мы виделись с ним в последний раз, это был изменившийся до неузнаваемости дряхлый старик. Я смотрел на него, и был в ужасе от того, в каких монстров мы оба превратились. Всё бы отдал, чтобы не знать, до чего в итоге мы с ним дойдём.
Он снова поджимает губу, кусает, теперь уже до крови, и упрямо мотает головой, очевидно, стараясь отогнать неприятные воспоминания.
Джуд закрывает глаза, пытаясь представить то, о чём он только что рассказал ей. Почему-то видит высокого седовласого мужчину, с волосами, торчащими в разные стороны. Ему бы не помешал парикмахер. А ещё — психотерапевт. Он строг, суров, и потерян, в первую очередь, в себе. Его глаза видят, но он слеп. Он уничтожает врагов, а ещё больше — друзей.
Она видит его мохнатые, сросшиеся на переносице брови, и знает, что это верный признак тяжелого, неуживчивого характера. Наверное, этому человеку трудно даже с самим собой. Он — какая неожиданность! — зовёт себя Доктором.
Возвращаясь в реальность, отходя, как после тяжелого сна, она снова пристально смотрит на Гарри, заглядывает ему в глаза:
— Почему бы тебе не попытаться найти его?
Он смотрит на неё с разочарованием, и в глазах его — боль, она могла бы в этом поклясться.
— Мы слишком много ошибок сделали. Из тех, которые не прощают.
И, подумав, добавляет, совсем тихо, как будто боится говорить это:
— Особенно я.
И, отстранившись, отворачивается от неё. Теперь они — словно две далёкие планеты — хоть и ходят по орбите рядом, но никогда не пересекаются.
Нет. Она не даст ему снова уйти. И захлёбываться в боли в одиночку тоже не позволит. По крайней мере — не в этот раз.
Приподнявшись на локте, Джуд нежно проводит пальцем по его лицу, по гладко выбритой щеке, целует щёки, трётся носом о прохладные ладони. Когда снова удаётся завладеть его вниманием и он внимательно смотрит на неё, наблюдая, что будет дальше, она припадает к его губам, осыпая короткими, хлёсткими поцелуями. В них столько отчаяния, что оно передаётся и ему, и он не может не сдаться.
Она, обычно сдержанная, легко подчиняющаяся, набрасывается с поцелуями. Спустя пару секунд такого эротического безумия начинает казаться, что она его съест, но он, к её удивлению, не останавливает. Он ёрзает на мягком ковре, сильно жмурится, как человек, борющийся с приступом боли или опасающийся заплакать, откидывает голову, когда она кусает его в шею, оставляя ощутимые следы, и несдержанно долго стонет, стоит ей только очутиться сверху. Целуя с жадностью его руки и сухие ладони, как одержимая, она ни о чём не думает. Он пахнет теперь потом, а ещё — ею, она различает чётко, и ноздри улавливают эту странную смесь, находя её приятной. Это странно, что он, доминант, Мастер, позволяет доминировать над собой, но сейчас, ей кажется, они оба не владеют собой, одержимые порывом, который попросту нельзя контролировать.
Очутившись сверху, она чувствует щекочущие кожу волосинки у него на животе, и его эрекцию, дразнящую её тело, выгнув спину, нарочито медленно проводит по упругой головке члена бедром, и с удовольствием отмечает, что он облизывает верхнюю губу — признак сильного желания, она уже выучила. Когда он оказывается внутри, она не спешит двигаться, но вовсе не от того, что хочет дать им время привыкнуть — разгорячённые внезапной вспышкой желания, они вовсе не нуждаются в этом времени. Просто она вдруг думает, что будет здорово показать ему, какую власть он имеет над ней, когда тянет время.
И он, абсолютно точно, она знает, принимает её игру.
— Гарри — шепчет она, склонившись к его губам, и проводит по верхней губе языком. — Мастер.
Ему нравится, когда она так его называет, он обожает это, похоже, даже больше, чем собственное имя, и, она видит, что он с триумфом улыбается, хотя глаза всё ещё закрыты и не смотрит на неё.
Она начинает двигаться слишком резко для начала, но это именно то, в чём они оба нуждаются сейчас. Взяв её руки, он заводит их за спину и, похоже, не намерен ослаблять хватку, во всяком случае, какое-то время. Ей нравится эта игра, она знает, что, если бы мог, он бы сейчас наверняка связал ей руки за спиной. Но он не связывает, хватка у него крепкая, держит он её сильно, и отпускать не намерен. Это прекрасная игра, она захватывает, затягивает, точно космос.