Это конец. От зеркала не осталось ничего, кроме рамки, которая, пустая, представляет собою идеальное воплощение зияющей чёрной дыры, куда она, Джуд, попала, и откуда ей, похоже, не вырваться. Без стекла ей долго не продержаться. Джуд со злорадством думает, что, если поставила на зеркале, куда так любит глядеть во время интимных забав Гарри, крест, значит, быть может, однажды удастся поставить крест и на Гарри. Она мягко опускается в гору стекла, в самый её центр, натягивая рубашку так, чтобы не изранить ноги, и сидит так какое-то время (она потеряла ему счёт), закрыв лицо руками. Очнувшись в той степени, когда может понимать, что на улице уже больше не утро, она с удивлением обнаруживает, что плакала. Она не чувствовала слёз и не слышала собственных рыданий.
Одно из сердец, бьющееся тише второго, болит. Она то и дело чувствует уколы, словно маленькие иголки загоняют под кожу и проворачивают внутри, пронзая каждую её клетку. Она не злится на эту боль — наоборот, это единственное свидетельство сейчас того, что она жива.
«Надо убраться, пока тебя ещё не упекли в психушку» — как будто внутренний голос нашёптывает ей, и Джуд ему покорно подчиняется. Уилл скоро вернётся с работы, и, если он увидит этот бардак, обязательно начнёт звонить врачам, узнает, что она уже несколько недель не ходит к психотерапевту, станет вызванивать все психушки и, в конце концов, упечёт её в одну из них под предлогом слабой психики. Нет, она не хочет такой судьбы, хотя давно уже сошла с ума (как минимум — с той самой минуты, когда её впервые поцеловал Гарри).
Она судорожно выдыхает, упрямо качая головой. Ну вот, только не это. Сейчас, конечно, она снова начнёт вспоминать, а потом опомнится, крича от восторга, плача, и обнаружив собственные пальцы теребящими клитор. Нет. На это нет ни времени, ни сил. Встряхнувшись, она тяжело вздыхает, пообещав себе, что этот вздох — последний, во всяком случае, в ближайшее время, и, кое-как поднявшись, идёт на кухню, словно робот. Нужно взять веник, совок. Куда она дела молоток, его ведь тоже нужно убрать? Кажется, оставила в спальне. Ладно, уберёт потом.
Эти мысли, ничего не значащие, совершенно не интересные, ей, тем не менее, очень необходимы. Они — её наставления. Как тяжело больной, но ещё цепляющийся за жизнь человек, она пытается составить в голове инструкцию, что делать дальше, и именно эта инструкция позволяет ей не сойти с ума.
Джуд поджимает губы, потому что мысль, пришедшая ей в голову, слишком горькая: она, в самом деле, превратилась в робота — машину, без эмоций и чувств, зацикленную на боли.
«Хорошая собака! Утвердительно!»
Эти странные слова — не просто текст, пришедший в её воспалённую голову. Она знает, что они точно что-то означают, но не может вспомнить что. Забившиеся, точно бешеные, оба сердца, приходится успокаивать, делая глубокие вздохи и судорожно выдыхает. На миг это тормозит её в коридоре. Не дойдя пару шагов до кухни, она останавливается, приваливается головой к двери, закрывает глаза, пытаясь угомонить внезапно разбушевавшиеся эмоции. О, если бы она только могла понять, почему фраза, о значении которой она ничего не знает, привела её в такое волнение, вызвала такую бурю чувств! Но она не может. Не может, потому отчаянно бьётся головой об дверь, как чумная — пока на лбу не расцветает красный след от методичных уларов.
Джуд снова тяжко вздыхает, потирая намерено ушибленный лоб. Она точно чокнутая, раз творит такое. Но удивляет другое — её организм, истерзанный проблемами, отчего-то остаётся абсолютно сильным физически. Она не умирает от смертельной болезни, и последнее обследование, сделанное всего полтора месяца назад, показало, что она абсолютно здорова. Если не считать проблем с психикой, она бы оставалась совершенно здоровой женщиной. Парадокс, наверняка один из тех, объяснения которому нет, как ни старайся его найти, это объяснение.
В итоге она всё же добирается до кухни, берёт веник, совок, и, наведя порядок в спальне, опять сидит на полу, глядя в пустую зеркальную рамку. Она обыграла Гарольда Саксона, но это — в первый и последний раз. Нельзя поставить «шах» тому, кто уже давным-давно поставил тебе «мат».
========== Глава 11. ==========
— Как вы себя чувствуете, Джуд?
— Разбита и опустошена.
— О чём чаще всего вы думаете?
— О бессмысленности своего существования.
— Вас преследуют суицидальные мысли?
— Нет, я не думаю, что смерть может решить мои проблемы. Вряд ли я обрету покой даже в смерти.
— Панические атаки продолжаются?
— Нет. Теперь паника сменилась тревогой.
— Что вы конкретно имеете в виду, Джуд?
— Мне постоянно страшно. Даже когда я сплю.
— Чего вы боитесь? Это бытовой страх? Страх личной жизни?
— Я бы сказала, что он экзистенциальный. Я боюсь жизни. Боюсь жить.
— Чего конкретно в жизни вы боитесь?
— Того, что она отвратительная и нудная. И завтра всё станет ещё хуже.
— В каких масштабах, вы думаете, может ухудшиться ваша жизнь?
— Не только моя. Я думаю, жизнь может ухудшиться в глобальном плане и для всех. Это страх такого характера, как будто сегодня официально объявлена третья мировая война. Или мы всё точно знаем, что завтра случится Армагедон.
— Но, Джуд, вы же понимаете, что ничего подобного не происходит.
— Правда, доктор Харрис? Вы уверены?
Она смотрит на него уставшим взглядом, совершенно разбитая от этого мерзкого допроса, который не принёс успокоения, а, наоборот, ещё больше разбил её болеющее сердце. Он кивает, но в её глазах это выглядит весьма неуверенно. Будто кивнул исключительно, чтобы отмазаться. Чтобы она от него отстала.
— Я понимаю только одно, доктор Харрис, — Джуд облизывает губы, всё ещё неравнодушная к слову «доктор», сжимающая в крохотный комок внутри себя, стоит только его услышать или произнести, — всё это нужно прекращать.
— Что конкретно вы имеете в виду, Джуд?
— Что я больше не приду к вам на сеанс, доктор. Это мой последний визит.
— Это опрометчивое решение, Джуд, — он качает головой и смотрит с явным неодобрением, — я уверен, вы плохо его обдумали.
— Я всё отлично обдумала, и не раз — резко отрезает она. — Мы больше не увидимся с вами, доктор Харрис. Сеансы не приносят мне пользы и отнимают время у нас обоих. Надеюсь, вы найдете себе пациента, за которого ещё можно сражаться.
Она встаёт и поправляет платье, пытаясь расправить складки на юбке. Взгляд психоаналитика становится ещё более суровым, он теперь пожирает её глазами, словно ястреб. Джуд начинает казаться, будто он её ненавидит.
— Я вынужден буду сообщить вашему мужу, что вы отказались от сеансов, Джуд — это звучит не как констатация факта и даже не как предупреждение, а как угроза.
Он ненавидит её. Доктор может ненавидеть своих спутников?
Спутники. Джуд замирает. При чём здесь спутники? Откуда взялось это слово? Почему именно оно постучалось в её запутавшуюся память и воспалённый мозг?
Она качает головой, отгоняя непрошеного гостя, и пожимает плечами.
— Ваше право. Я не буду его ущемлять.
— И всё же, Джуд, — психоаналитик встаёт и, взяв её за руку, осторожно гладит пальцы, — вы точно подумали? Уверены, что так будет лучше?
— Да, — кивает она, потому что решение перестать ходить к психологу — единственное, что она решила точно, — абсолютно.
— Ваша психика всё ещё очень нестабильна, и память только начинает восстанавливаться. Это не самое лучшее решение, Джуд. Я не могу отпустить вас, не предупредив о том, что возможны обострения, и ваше состояние может ухудшиться.