Зеркало, в которое она пару минут назад смотрела на своё измождённое тело, распятая на распорках, точно Иисус, разбито и осколки больно ранят его в ногу. Но он не издаёт ни звука. Похоже, он слишком привык к боли, чтобы её чувствовать. Она кричит и пытается закрыть лицо руками, только теперь понимая, что это невозможно. Ей страшно.
— Сопротивляйся мне! Давай, ты всегда любила это! Ты отлично умеешь это делать! Не будь мямлей! Сопротивляйся мне! — кричит он, и ей кажется, что он сорвёт голос, а её барабанные перепонки лопнут. Она вдыхает за секунду до того, как его пальцы больно вонзаются в её горло. Кажется, на шее всё ещё есть следы.
— Господи, почему ты такой жестокий? Ты псих, Гарри! Я люблю монстра! — она плачет и пищит, как котёнок, испуганная, не узнаёт собственный голос. Её бьет озноб.
Он больно бьёт её по лицу, наотмашь.
— Бога нет, Джуд, — с неприкрытой яростью в глазах, чеканит он, и глаза его опасно блестят, — бога нет.
И, приблизившись к самому её лицу, шепчет в воспаленные, полуоткрытые губы:
— Я — твой бог!
Он освобождает её и, пока она рушится на пол, совершенно обессиленная, чиркает зажигалкой — раз, второй. Деревянное распятье на стене вспыхивает.
Ей страшно. Она визжит, боясь собственного крика. Боясь себя.
Он уходит.
Джуд останавливает чип только когда понимает, что по щекам градом льются слёзы. Она смотрит на обгоревший снизу крест на стене у кровати, а потом — на следы верёвок и синяки на запястьях, и, икая, начинает рыдать. Плачет долго, пока сил хватает лишь на то, чтобы через раз дышать. Тяжело засыпает, впиваясь пальцами в часы, хранящие эти ужасные, но живые воспоминания.
Её фальшивая память.
Ночью ей снится Галлифрей и его оранжевая трава, в которой они с Гарри, мальчишки, носятся, радостно крича. Никакого спокойствия. Он прибегает к заветной цели первым и показывает язык.
— Почему ты всегда меня опережаешь? — говорит она и голос её звучит точно как девчачий, звенит, будто колокольчик.
Ей становится дурно.
Поворочавшись, она просыпается от резкого приступа тошноты и несётся в ванную. Но не успевает добежать. Её рвёт на пол, посреди кухни, на новый линолеум, который она только вчера вымыла. Нужно выпить воды, умыться и возвращаться в постель, но ни на что нет сил.
Джуд шумно вздыхает и сползает по стене. А потом долго-долго плачет, сидя в собственных нечистотах.
Ты так низко пал, Доктор. Это конец.
Точка.
========== Глава 12. ==========
— Я знаю, что ты мне изменяешь с ним, Джуд. Знаю, что изменяешь. Я докажу это.
Он сидит на кровати, глядя в одну точку пустыми глазами и, подрагивая, плачет. Всхлипывает, как щенок. И так уже больше часа. Крутит индикатор чипа на своей руке и, в моменты, когда его взгляд совсем потухает, уносясь далеко, снова и снова роется в её и своих воспоминаниях, копается в своей голове, пытаясь найти ответ, которого никогда не получит — Саксон позаботился об этом.
Ей бы пожалеть его, бедолагу. Несчастный, он не знает, куда идёт, к чему прийти должен, не чувствует любви, потому что она его не любит, ни грамма, даже как друга не любит, и страдает. У него огромная рана в боку, из которой, кажется, кишки вот-вот вылезут. Эта рана называется горькими эмоциями, которые однажды сдадут его с потрохами. Когда-нибудь, возможно, в недалёком будущем, он окончательно уничтожит себя, и ему даже станет легче от этого. Когда-нибудь случится именно так.
Но сейчас ей бы пожалеть его, беднягу. Он сидит на измятой постели, после того, как она снова отвергла его, знает, что никаких чувств в ней не разбудил, снова и снова копается в стёртых и перемешанных, как шифр, от него событиях собственной жизни, ищет ответы, и, не находя, горько плачет. Он — взрослый мужчина, ему почти тридцать пять, но теперь он куда более эмоционален, чем любой маленький ребёнок, искренне страдающий из-за ерунды. Его, Уилла, горе куда сильнее, глубже, рана страшнее — он мучит себя вовсе не из-за ерунды. Он оточен ложью, и правда его убьет, как бы сильно он не желал её знать. Он повержен, уничтожен, разбит, разломан на осколки. Сердце его разорвано на куски и кровоточит. Он — если не самый несчастный, то один из самых несчастных людей, в принципе.
Ей бы пожалеть его, но Джуд не может. В её сердце, открытом, как рваная рана, жалости не осталось ни к кому, кроме себя самой. Она — чёртова эгоистка, самая эгоистичная женщина на свете, влюбившаяся в монстра, зависимая от монстра. Уилл — замечательный друг и хороший муж, стремящийся укутать её в ласку, помочь сбежать от боли, попытаться вырвать из лап бессилия и смерти, что до сих пор не отпускают, крепко вонзились в глотку. Джуд разучилась жалеть, а, может быть, не умела.
Ты всегда был таким эгоистом, Доктор. Думал ли хоть раз о ком-то, кроме себя, и своего чёртова величия?
Джуд замирает. Смотрит на своё отражение в зеркале, не видя его. Кусает губы до крови. Дрожит. Тяжело выдыхает, словно на грудь кто-то камень неподъемный положил.
Женский голос. Она знает этот голос. Совсем недавно она слышала его.
Он замолкает раньше, чем она успела ухватить фразу за хвост. Почему слова убегают от неё, едва наведавшись? Почему она никогда не может осознать их смысл до конца? Доктор Харрис говорит, что это — нормально, когда переживаешь травму, подобную той, что довелось пережить ей. Но Джуд не верит. Она знает, что это — неправильно. Так не может быть. Это её мозг играет с ней в дурные игры, не давая узнать правду. Словно не хочет, чтобы она знала.
Кажется, она боится, что правда её убьет.
— Джуд, — слышит она подавленный, скрипучий голос Уилла, и, замерев с расчёской в руках, неохотно оборачивается, — скажи мне, что в нём такого, чего не хватает мне? Почему он?
— Я не понимаю, о чём ты говоришь, Уилл — её голос звучит равнодушно. Что ж, она уже научилась лгать Уиллу, не испытывая при этом ни малейших угрызений совести.
Интриганка, манипулятор, лгунья.
— Понимаешь, Джуд, — судорожно вздохнув, продолжает он свой горький спич, — и мы оба это знаем. Объясни, что в нём есть такого, чего нет во мне? Я люблю тебя, Джуд, но не знаю, что ещё мне нужно сделать, чтобы ты была счастлива.
Что в нём есть такого? Хороший вопрос. На который Джуд сама ищет ответ, да так и не может найти. Просто Гарольд Саксон другой. Ни на кого не похожий. Виной тому два сердца в груди, широкий интеллект, когда кажется, будто он знает всё на свете, странный взгляд, за которым невозможно не последовать, даже если он зовёт в бездну, улыбка, от которой можно растаять (хотя улыбается он редко, очень редко), или то, что он весь — сгусток энергии, которая не оставляет шансов, кроме как подчиниться, восхищаться, заглядывать ему в рот, напрочь забывать о себе и выполнять только его желания? Джуд не знает. Она, пожалуй, озабочена этим вопросом даже больше, чем кто же она такая, что её держит на этой земле, на этой планете, в этой Вселенной. Но она знает, с первого взгляда на него знает, что у неё не было шанса сбежать от Гарольда Саксона, даже если бы хотела.
«Это не я убегала, Доктор. Это всегда был ты».