Он абсолютно обнажён и искренне не понимает, что такого привлекательного она нашла в этом теле — не самое высокое, довольно щуплое, самое заурядное и обычное мужское тело. Неужто он так изнасиловал её психику, полетевшую к чёрту вместе с памятью, которую тоже отнял он, самолично, что она находила бы его прекрасным, будь он даже уродцем из тех, которых в давние времена называли юродивыми? Это изумляет. Люди, обычные пешки, делали всё, что он приказывал, стоило лишь однажды овладеть их мыслями. Но ведь она — не человек. Мастер не мог предположить, что она сдастся так быстро.
Ожидание явно начинает её угнетать. Но недовольство проявляется лишь лёгкой складкой между бровей и морщинками на лбу, которые она почти сразу стремится разгладить улыбкой — всё, чтобы он, её господин, не посмел сердиться. Ожидание бесит и его, потому что напоминает о том, что он уничтожил собственными руками. Отбросив бутылку в сторону (остатки вина пролились на толстый ковёр), он прижимает её к себе, входит безо всяких церемоний и начинает двигаться — довольно резко и быстро. Её не нужна подготовка — у неё внутри, стоит ему только появиться на горизонте, будто реактор взрывается, он знает. Он в подготовке точно не нуждается — разве что в подготовке к тому, как размазать её кишки по стенам этой удушливой, хоть и огромной, комнаты.
Он трахает её впервые не с триумфом от обладания, а с надеждой, что, быть может, это разбудит прежние чувства. Эта надежда, как и все, с которыми он пришел к ней сегодня, разбивается на мелкие осколки — как стекло, которое протаранили десятком свинцовых пуль. Она же всхлипывает от удовольствия, почти плачет, стонет, будто он играет на её теле, точно на арфе, совершенно счастливая, наверняка, улетающая в рай. Предсказуемость реакций вызывает желание орать, не прекращая, пока не охрипнет и не сядет голос. Он ничего не чувствует.
Решение, которое только сидело в подкорке сознания последние несколько недель, но не оформилось в чёткую мысль-структуру, найдено. Набрав в лёгкие побольше воздуха, он аккуратно тянет её за волосы, так, чтобы голова очутилась ближе к его плечу, и, когда удаётся достичь нужного эффекта, до крови впивается зубами в губу.
Она издаёт какой-то невнятный звук, но по расслабленному телу не похоже, что ей не нравится такая атака. Он так же страстно впивается в шею, оставляя на ней несколько укусов, терзает тонкую жилку, любуется следами собственных зубов на её сутулом плече.
Он познал горечь триумфа и это, чёрт побери, больно.
Она куда-то исчезает, растворяется в его руках. Нет, он не может позволить ничего такого. Схватив её за подбородок так, что пальцы хрустнули, а на её коже образовалась складка, он склоняется к самому её уху и шепчет, отделяя друг от друга слова:
— Смотри. На. Меня. Не. Смей. Отводить. Взгляд. Поняла? Видимо, его тиски слишком давят, потому что в расширенных глазах её теперь воцаряется страх. Она с ужасом кивает, сглатывает слюну, так, что в горле образовался видимый комок, и шепчет с благоговением:
— Да, Гарри.
Он знает, что она готова умолять о пощаде, скулить, чтобы он успокоился, не сердился на неё, но не делает этого, глупая. В наказание он трахает жёстче, вонзаясь сильно, как только возможно, почти разрывая на куски. Она не в силах сдерживать слёз, хочет отвернуться, вертит головой, насколько жёсткая хватка на её подбородке это позволяет. Он зол, черты их тел, отражающиеся в зеркале, расплываются перед глазами.
— Смотри на меня, — повторяет он, словно сумасшедший, — смотри на меня, смотри на меня.
Если она сейчас отведет взгляд, он свернет ей шею, оборвав жалкую жизнь. Не пожалеет. У них с Доктором нет привычки жалеть друг друга.
Она не отводит, даже не мигает. Сосуды в глазах окрасились багрянцем, а тело дрожит, как будто в ознобе. В мыслях, где теперь гуляет его сознание, пусто и глухо — если станет кричать, услышит эхо. Зеркало рисует ему пухлые соски, стоящие торчком даже теперь, когда он вовсе не ласковый котенок, а разъяренный тигр. Однажды он всё же разобьет это чёртово огромное зеркало до пола, на всю стену, и порежет осколками её тело на мелкие кусочки. Правда, вслед за этой мыслью приходит другая — это их последняя встреча, а, значит, такого сладкого момента больше не будет. Плевать. Всего лишь одна из возможностей, отложенная на потом, до лучших времён. Ему не привыкать.
Он поворачивает её к себе, обхватив в объятья-тиски, сильно, насколько возможно, кусает сосок, чувствуя, как она вся стала, будто натянутая стрела, и кончает с глухим рычанием, оставляя её тело лишь тогда, когда всё точно закончено, и последний аккорд боли тяжело бьет по клавишам обоих его сердец.
Городские часы бьют семь. Он отнял у себя, по меньшей мере, полтора часа, потратив на эту наскучившую игрушку. Но всё сделал правильно — через час домой явится её муж, самый большой простофиля из всех его собратьев-людей, которых только довелось встречать Мастеру. Явится мистер Смит — и со всем, наконец, будет покончено. Он, наконец, понимает, что оторвался от неё, и они сейчас стоят порознь. Когда она, покорная, с тихим вздохом опускается на колени и тянет к нему руки, намереваясь, очевидно, обнять за бёдра, Мастер, наконец, испытывает что-то ещё, кроме раздражения.
Он удивлён.
— Что ты делаешь? — в голосе его звучит недоумение. Даже вздумай он снова проникнуть в её мысли, вряд ли бы понял, что там происходит.
— Я рассердила тебя, любимый? — прикусив с досады губу, которая и так крови после его поцелуев, тихонько спрашивает она. Взгляд покорной лани будит в нём желание отвесить ей пару пощёчин.
— Нет.
— Расстроила?
— Нет, — продолжает он, и, понимая, что она не заткнётся, продолжит допытываться, добавляет, — не забивай этим свою прекрасную голову. Это был просто секс.
— Мне кажется, тебе не понравилось — отвечает она, и по голосу становится ясно, что для неё это — самое настоящее горе.
— Всё в порядке, — чеканит он, — прекрати придумывать то, чего нет, любимая.
От последнего слова веет такой фальшью, что ему хочется блевать.
Видимо, в её голове пробуждаются остатки разума, потому что она, наконец, поднимается с колен, обнимает его за шею и, нежно прижавшись к его телу своим, жарким, готовым к новым экспериментам, шепчет ему в губы:
— Я хочу ещё.
— Нет, — мягко говорит он, поставив между их лицами преграду в виде своей ладони, — мне нужно передохнуть, милая. Сходи пока в душ и приготовь мне кофе, пожалуйста. Чтобы её разочарование в отказе не стало трагедией, он легонько шлепает по заднице — слишком худой. У Люси, дурочки, которой он оказал честь больше года быть его женой, формы были более округлые и явно более аппетитные.
Если она и расстроена, то не слишком сильно, и длится это недолго. Она улыбается, опять как ребёнок, которого угостили конфетой, и исчезает в кухне через несколько секунд. Мастер садится на кровать, надевает трусы и брюки и устало откидывается на подушки. Время тянется медленно и он, хоть и повелевает им, сейчас ничего не в состоянии с этим поделать.
Мысли, что рушатся на него, как лавина, беспощадно терзают голову — одна горше другой. Когда он вернулся, чтобы отомстить, загнать Доктору в спину лазерную отвертку, которой они с Мисси убили друг друга, регенерация, начавшаяся по возвращению домой, в его время, исчезла. Временный парадокс, который они пережили, стал фатальным для Мисси, находящаяся в собственном временном потоке, но никак не затронул его, гостя в своём же будущем.
Но сердитого растрепанного старика он уже не нашел. Вместо этого обнаружил блуждающую по городу блондинку в прежнем костюме. Она не помнила о себе ничего, не знала даже своего имени, и производила зрелище настолько жалкое, что ему хотелось хохотать на целую Вселенную, оглашая её звуками собственного триумфа. Её даже жаль было убивать, и тогда он мгновенно придумал другой план — он отнял у неё все воспоминания, которые, ещё немного, и вернулись бы, загнал в крохотные часы, как и всегда в таких случаях, и носил её память с тех пор в собственном кармане.