Кто-то хрипит. По голосу Джуд быстро понимает, что это Уилл. Кататься по полу Гарри надоело, и он схватил Уилла за глотку. Вцепился пальцами так сильно, что, наверняка, отпечатки останутся. У Уилла воздуха в лёгких не хватает, он заканчивается так стремительно, что, ещё секунда, и он задохнётся, упадёт замертво, скорчившись в последних судорогах на полу. Нет, так нельзя. Невозможно. Этого нельзя допустить! Уилл хороший, добрый, славный парень, она и так уже измучила его своей нелюбовью, и не может ещё и стать его билетом в смерть.
Джуд плачет, тоже задыхаясь, пытается подняться, но выходит только с третьего раза, когда локти треснули, а руки стали болезненно ныть. Джуд больно и плохо, но она знает, что не должна быть молчаливым свидетелем. Молчаливые свидетели — самые жестокие люди на свете. Они допускают горе и смерть. Они соучастники убийств, пожалуй, самые главные.
Уиллу, похоже, наконец, удалось собраться. Удар Гарри в челюсть вышел тяжелым, мощным. Джуд слышит, как с хрустом качнулась его голова. О, только бы он не сломал Гарри шею!
Она, наконец, подползает к ним так близко, что может дотянуться, потрогать рукой. Только теперь понимает, что так и не надела трусы.
Гарри тяжело, со свистом, дышит, раздувая ноздри. У него закрыт один глаз, по-видимому, Уилл угодил кулаком и туда. Теперь, может, будет фингал, а, может быть, Гарри вообще ослепнет.
— Прекратите! — хрипит Джуд, содрогнувшись от звучания своего голоса, который она не узнала. — Что вы делаете?
Она хочет оттащить Уилла, который оказался сверху, над Гарри, но, видимо, своего преимущества не чувствует, по-прежнему плача и дрожа. Уилл — большой ребёнок, которому нанесли смертельную рану в сердце, и он с ней ни за что не справится.
Джуд тормошит его за плечи, сильно надавливает на плечо рукой, пытается трясти. Ни черта не помогает. Ни черта не выходит. Отойдя от болезненного удара, Гарри снова вонзается пальцами Уиллу в глотку, давит на хрупкие хрящи на шее. Он его убьет! Уилл взвывает от боли, ворочается, ёрзает, пытаясь освободиться, и, скорее, случайно, чем намерено, отбрасывает её от себя. Джуд падает, слыша звук удара. Больно. Она, кажется, повредила ногу.
Теперь ей даже доползти до этого поля боя не удастся. Она беззащитна и предана всеми. Целый мир отвернулся от неё. Оба мужчины, что говорили ей о своей любви, отвернулись от неё и выясняют теперь, кто из них круче. А она? Что она? Затянута в огромную чёрную дыру, которой стала её память, напугана, разбита, практически уничтожена. Она хочет прятаться под кроватью и дрожать, как в детстве (правда, она даже не может вспомнить, делала ли в детстве так, или нет).
И снова звуки ударов, крики, ругань, глухие вздохи и звонкие пощёчины. Гарри и Уилл катаются по полу, по комнате, сплетясь в тесный комок, что не разделить, и ненавидят друг друга. А Джуд… Их ненавидит. Себя ненавидит. Ненавидит весь мир.
— Перестаньте, — кричит она, срываясь на истерический плач, — прекратите! Что вы делаете? Зачем? За что?
Это последнее «за что?» она произносит уже практически шепотом, болезненным, надколотым, треснувшим, как старая чашка. Она прячет лицо в ладони, сжимается в клубок прямо на полу, и начинает тихонько плакать, безутешно, будто ребёнок, которого сильно обидели. Она и есть ребёнок, которого сильно обидели. Ей холодно. Ей страшно.
Всё затихает. Джуд не уверенна, от того ли, что они прекратили драку, либо потому, что перестала слышать и воспринимать мир вокруг. Ей трудно дышать и голова пылает изнутри. Её мозг, похоже, вот-вот взорвётся. Она не слышит, как бьются сердца, только что-то ноет, болит внутри, там, где сердца. Может, она умирает? И так происходит приближение смерти? Может, она уже умерла?
Она не сразу понимает, что её подняли, и она в чьих-то руках, прячет лицо в грудь, пытается укутаться теплом, но тепла не получает. Она плохо видит сквозь пелену слёз, и пытается понять наощупь, кто рядом. Большой, плотный, почти что монументальный. Мистер Гора. Уилл.
Джуд хочет обнять его за плечи, обвить руками его шею, но ей противно, и руки болят. Она плачет, теперь уже почти не сдерживается, скулит, ноет, сопит. Ужасные звуки, от которых, будь она способна сейчас слышать хорошо, в желудке сводит.
Гарри тоже где-то рядом, она слышит запах его духов, напоминающих ароматы леса, и чувствует его хриплое, тяжелое дыхание. Она сжимается в комок, начиная пищать, точно щенок, которого пихнули ногами. Она не хочет, чтобы Гарри трогал её, говорил с ней, прикасался к ней. Она боится Гарри.
Но, похоже, его она не интересует. Сейчас, во всяком случае.
— Повернись и посмотри мне в глаза! — командует он.
Джуд слышит это словно издалека, сквозь пелену. Как будто её барабанные перепонки заполнились едким дымом. Но он не ей приказывает, обращается не к ней.
Уилл подчиняется. Что Гарри такое делает, что люди в секунду становятся его рабами, если он захочет? Это предстоит узнать. Может быть, у неё будет время.
Времени всегда мало, Доктор. Помни об этом.
Уилл отворачивается от неё, оставляет её, смотря Гарри в глаза. Он как солдат на плацу, как робот, как запрограммированная машина для выполнения приказов.
Гарри подходит к нему, крадучись, осторожно, на пальцах, кошачьей походкой. Движется легко, плавно. Джуд, всегда возбуждавшаяся от этого, сейчас чувствует только глухую боль внутри. Сосёт под ложкой, тошнит в глотке. Комок рвоты застрял на подступах ко рту, и, похоже, не думает выходить. Джуд становится ещё страшнее. Она больно цепляется Уиллу в руку, царапая кожу ногтями, и начинает дрожать. Уилл, который должен был взвыть от боли, никак не реагирует. Он заторможен. Отключён.
Гарри одним прыжком оказывается рядом, совсем близко к нему, и дышит ему в лицо. Он сжимает зубы до хруста, и, сквозь зубы, шипит:
— Теперь ты послушаешь меня, жалкий человечишко. Джуд — моя. Что бы ни было, она — моя женщина. Всегда была моей. А ты — лишь послушная пешка. И я уберу тебя с доски, когда придёт время.
Он почти касается губами губ Уилла, впечатывая на них вопрос:
— Ты понял?
Уилл тяжело, грузно кивает. Взгляд расфокусирован. Глаза смотрят в никуда. Похоже, он никого не узнаёт.
Кажется, на губах Гарри появился звериный оскал.
— Хорошо.
Он тянется рукой к его уху, и аккуратно тянет ухо вниз. Что он делает? Что он, чёрт побери, делает?
Джуд страшно, её бьет озноб, пот прошибает насквозь, с головы до ног, запах тела становится всё четче и всё неприятнее. Она теперь поняла, испугалась и хочет орать и бить кулаками в стену.
Гарри хочет вытащить из Уилла чип.
— Нет! — хромая, подпрыгивая, хватает его за плечо Джуд. — Что ты делаешь? Ты убьешь его! Нет!
Гарри плевать. Он не обращает на неё внимания. Она сейчас не сильнее котенка, ему не больно. Ему плевать. Он намерен идти до конца. Всегда идёт до конца. Только так. Не иначе.
Джуд слышит, как тяжело и грузно дышит Уилл, и как крутится чип под пальцами Гарри. Она должна собраться. Она должна спасти Уилла. Должна спасти!
Это он разрушил вашу дружбу, Доктор.
Это он убивал всех, кто переходил ему дорогу.
Это он держал тебя в заложниках целый год, тебя, и целую Землю.
Это он всё это время всё рушил.
Он не заслуживает твоей дружбы и любви, Доктор.
Он плохой, накажи его!
Он заслуживает смерти.
Острая боль, рвущая на части от потока слов, что ворвались в её голову, снова насилуют сознание, ощущение несправедливости происходящего и своей огромной в том вины, тоска и тревога последних дней, когда она совсем не может вспомнить даже, кто же она такая, пустота в браке с Уиллом, браке, который не был настоящим, переживания, слёзы, вековое одиночество — всё это валится на неё горой и выплёскивается яростью. Она сжимает кулаки, она бьет Гарри по плечам, по спине, задевает щёку, лицо, стучит по пояснице, не сразу поняв, что прыгнула на него, оседлала, и лупит без остановки. Она царапает ему лицо, шею, вонзается в кожу когтями, зубами, кусает за ухо, заставляя взвыть от боли, пинает ногами, рвёт позвоночник под одеждой. И ревёт, ревёт, ревёт, не останавливаясь ни на миг, икая и задыхаясь. Если её память — это миллион чёрных дыр, одна сплошная, гигантская чёрная дыра, пускай её, наконец, затянет, и это всё прекратиться. Закончится. Навсегда.