Ночью того дня, когда мною был совершен этот возмутительный поступок, меня разбудил страшный крик: «пожар, пожар!» Даже занавеси моей кровати были уже в пламени. Уже весь дом был в огне. Только с большим трудом удалось спастись мне, жене моей и прислуге. Разрушение было полное, все мое состояние было погребено под дымящимися развалинами дома, и я, потеряв все, что имел, предался самому глубокому отчаянию.
Я не только описываю преступление и наказание, но я передаю целый ряд фактов и не могу опустить ни одного звена. На следующий день я осматривал развалины. Стены, за исключением одной, упали. На оставшейся стене вся лепная работа была цела, может быть потому, что была недавно вновь реставрирована, и штукатурка еще не высохла. Целая толпа зевак окружала стену, и с видимым любопытством рассматривала что-то. Слова: «Странно! удивительно» возбудили и мое любопытство; я подошел и увидал на белой поверхности стены, словно барельеф, высеченный рукою художника, громадное изображение кошки. Изображение было поразительно верно и, в довершение всего, на шее у животного ясно виднелась петля и веревка.
При виде подобного зрелища, в первый момент мной овладел ужас. Но затем я начал доискиваться причины, и пришел к такому заключению: «Я повесил черного кота, я это помню прекрасно, в саду рядом с домом». При криках – «пожар!» сад мгновенно был наполнен толпою, и может быть, кто-нибудь из толпы, чтобы разбудить живущих, бросил кошку в открытое окно. Стены своим падением могли придавить труп животного к сырой штукатурке; известь, огонь и аммониак сгорающего тела довершили остальное…
Хоть я и успел несколько утешить мой рассудок подобными соображениями, но не мог ничем защитить голос совести, и призрак несчастного животного преследовал меня несколько месяцев. Мне казалось даже, что порою мне жаль бывшего любимца, и я летал по грязным вертепам, которые стали теперь моим единственным пристанищем, ища какое-либо животное, кем бы я мог заменить моего «Плутона».
Однажды вечером, когда я сидел в одном из самых отвратительных трактиров, мое внимание было привлечено каким-то черным предметом, покоившимся на одной из винных бочек, которые и составляли единственную меблировку комнаты. Я подошел и дотронулся до предмета, возбудившего мое любопытство. Это был громадных размеров черный кот, превосходивший величиною даже «Плутона» и похожий на него замечательно. – Все различие состояло в том, что у «Плутона» была шерсть безусловно черная, а у этого на груди было белое пятно в ладонь шириною.
Едва я прикоснулся к нему, как он тотчас встал, приветливо замурлыкал, стал тереться о мою руку и казался очень доволен тем, что я приласкал его. Это был именно тот экземпляр, который я искал. Я предложил хозяину купить у него это животное, но тот отвечал мне, что кот не его; откуда он явился, он не знает и никогда прежде его не видал.
Я продолжал гладить его, и когда мне наступило время идти домой, кот пошел за мной. Всю дорогу я ласкал его. Когда же мы пришли к моему жилищу, то он тотчас же расположился, как старый знакомый, и очень скоро сделался любимцем моей жены.
Что же касается меня, я начал замечать, что во мне стало являться к нему совершенно противоположное чувство. И я сам не знаю, почему и отчего, но его постоянная ласковость со мною была мне противна и утомляла меня. Мало-помалу это чувство начало превращаться в озлобление и ненависть. – Я стал избегать встречи с животным, и только некоторое чувство стыда и угрызения совести, при воспоминании о прошлом поступке, мешали мне обращаться с ним жестоко. В течение нескольких недель я воздерживался от побоев и избегал опротивевшее мне животное, как бегают от дыхания чумы.
Одною из таких причин ненависти к животному было то обстоятельство, что уже дома я рассмотрел, что и новый кот, также как и Плутон, был лишен одного глаза. Это обстоятельство только увеличило к нему нежность моей жены, которая была, как я уже говорил, одарена самым сердечным и нежным характером.
Что же касается животного, то как будто бы моя ненависть к нему увеличивала его привязанность ко мне. Кот преследовал меня шаг за шагом, с назойливостью, которую трудно заставить понять читателя. Стоило мне только сесть, он тотчас или забивался под стул или прыгал ко мне на колени, и осыпал меня своими отвратительными ласками. Если же я вставал, он вертелся под ногами, чуть не роняя меня, или, цепляясь, взбирался на грудь. В это мгновение, хотя я и был бы готов убить его одним ударом, но мою руку удерживало не столько старое раскаяние, сколько, я должен признаться, «панический страх пред зверем».