Дверь открылась.
Я зашла в тёмный подъезд. Пахло сыростью, как в подвале, и застойной водой. Я поморщилась. Мой дом тоже не был новым, но в кирпичной сталинке с высокими потолками и большими окнами всегда было чисто и аккуратно. Здесь же – несколько окон было разбито, а вместо стёкол – фанеры, прибитые кое-как.
Я поднялась на второй этаж. Таблички с номером квартиры не было, но я узнала дверь Макса по описанию Костяшки – грязная, поцарапанная, с отошедшей кое-где обшивкой. Сквозь дыры видна набивка – она торчала клоками.
Я вдохнула поглубже, набралась храбрости и позвонила. Мне показалось, что звонок не прозвучал, и я позвонила ещё раз. Прислушалась и постучала. В безлюдном подъезде этот стук был единственным звуком, показывающим, что хоть кто-то здесь ещё жив. Я постучала ещё раз, и тогда из-за двери грубый женский голос крикнул:
– Открыто.
Я потянула дверь и вошла в тесный коридор, заставленный коробками, мешками и большими сумками – всё это было свалено в одну кучу. Из этой затхлой темноты вышла женщина в коротком цветастом халате на молнии с тряпкой в руках. Она удивлённо смотрела на меня, ничего не спрашивая, как будто не знала, что сказать, и не понимала, что здесь может делать эта девчонка. Тогда я спросила первая:
– Макса дома нет?
– А! – женщина вытерла руки о тряпку. – Хотела бы я сама знать, где он. Увидишь, передай привет. Скажи, пусть хоть позвонит разок для приличия.
– Давно его нет?
– А ты ему кто?
– Никто. Подруга.
Женщина усмехнулась.
– Ну тогда ты его, наверное, чаще видишь, чем я. Приходит только пожрать, поспать, как кобель. И уходит.
– Можно я ему записку оставлю?
– Да пожалуйста, – женщина кивнула на комнату, – положи там, на столе. Если появится – увидит.
Я зашла в тесную комнату и зажгла свет.
– Ты бы его лучше по дружкам поискала. – Женщина стояла в дверях, – он дома-то не бывает.
Я села на несобранный, с наваленным комком постельным бельём диван и осмотрелась. Комната была такой, как будто кто-то в панике и очень быстро собирался. Гардероб открыт – вещи валялись на полу. На столе, где когда-то стоял, видимо, компьютер, теперь были видны обрывки проводов, вся в пыли лежала мышка. Всё в комнате было словно перевёрнуто вверх дном. На стенах развешаны листовки и флаги с символикой организации. От этого комната казалась чёрно-красной.
Я нашла на столе ручку и огрызок бумаги, написала – «Зайди ко мне. Не могу до тебя дозвониться. Волнуюсь. Янка». Потом пожалела, что написала «волнуюсь», хотела зачеркнуть или переписать заново, но мама Макса всё ещё стояла в дверях, и мне стало неудобно при ней.
– Слушай, а ты случайно не беременная? – почему-то шёпотом спросила она. – А то, если что, приходи. Места хватит. На работу Алик устроит.
– Спасибо, – ответила я. – Всё нормально.
Обратно я спускалась медленно, долго стояла в лестничном пролёте – смотрела в грязное тусклое окно. За окном было сыро, мутно. Я думала – как мрачно здесь всегда, почти круглый год. Я уже не помнила, когда последний раз видела солнце. Может, поэтому у нас такие молчаливые и суровые люди – они просто не умеют по-другому в этой вечной серости и сырости?
Домой я шла по краю проезжей части через эстакаду в свою сторону Люберец – оживлённую, шумную, благополучную. Рядом со мной, посигналив, остановилась машина. Опустилось стекло.
– Скучаешь? – спросил немолодой уже, лысый мужик.
Я наклонилась к нему. В машине их было двое – одинаковых, стареющих. Они тоже ехали в другую сторону города.
– Почему грустная? Парень бросил? Покатаемся?
Я зачем-то остановилась, смотрела на них и молчала.
– Ну не молчи, – опять сказал один из них,– садись. Не обидим. Сколько хочешь? Тысячу, две?
Я вдруг начала смеяться. И не могла остановится. Мимо проезжали другие машины, а я стояла около этой и смеялась.
Мужики подняли стекло и поехали дальше. А я всё стояла и смеялась. Потом села на обочину. Мне вдруг стало страшно. Никто не знает, где я сейчас. И если со мной что-то случится, то последнее, что увидит Макс – это моя глупая записка. «Волнуюсь». Да ему плевать на это. Как плевать отцу, которого, казалось, тоже больше не было в моей жизни. А что в ней было? Организация? И сейчас, в этой мутной части города, она казалась мне почему-то ближе всех.
. . .
Макс вернулся, как всегда, неожиданно. Я увидела его поздно вечером, когда возвращалась с очередного собрания. Он сидел в моём подъезде на лестнице, подстелив пакет, и спал.
Я перешагнула через него и пошла дальше. Макс проснулся и крикнул:
– Янка!
Я невольно остановилась, но не обернулась.
– Как ты узнала мой адрес?