– Ну знаешь, тяжело иногда говорить какие-то вещи. Людям проще уйти вот так молча. Отключить телефон, не отвечать на звонки и сообщения, вычеркнуть человека из жизни, чем объяснять, почему это произошло. Ты бы сама как сделала, если бы хотела уйти?
– Наверное, просто отключила бы телефон, – сказала я и сама же испугалась этим словам. – А ты?
Пётр не ответил. Он остановился у моего подъезда – мы приехали.
– Это твой дом? – спросил он. Я кивнула. – А где окна?
Я показала вверх на три светящихся окна. Пётр зачем-то внимательно посмотрел на них, словно запоминая. А я смотрела на него, хотя в темноте салона почти ничего не было видно.
– Ну я пойду, – сказала я как-то неуверенно, хотя уходить мне совершенно не хотелось.
– Слушай, у тебя же посвящение скоро? – спросил он.
– Через две недели.
– Тогда тебе нужно ещё в какой-нибудь акции поучаствовать. В следующие выходные будет митинг в Долгопрудном. Я сброшу информацию тебе на телефон. Приезжай.
– Хорошо.
Я развернулась и открыла дверцу машины, но всё ещё чувствовала на себе его долгий тяжёлый взгляд. Вышла, зашла в подъезд и остановилась у окна второго этажа. Смотрела, как Пётр медленно, точно нехотя, разворачивается и уезжает. Всё время, пока он разворачивался, я словно больше ничего не видела и не слышала.
Через час он написал мне сообщение с местом и временем сбора. Я ответила коротко – «Спасибо. Буду. Спокойной ночи. Как ты доехал?» Подождала. Моё сообщение числилось прочитанным. Но ответа не было, хотя он был в сети ещё долго.
Потом мне написал Макс – «куда ты пропала? Я ждал тебя у штаба». Оказывается, он звонил мне, а я не слышала. Я ничего ему не ответила. И два сообщения повисли в воздухе без ответов. Сообщение Макса мне и моё сообщение Петру.
. . .
Мои родители развелись очень быстро. Раньше я думала, что развод – дело долгое. Сначала надо в суде при всех говорить, что вы больше не любите друг друга. Потом вам дадут месяц на примирение и придётся опять жить вместе. Потом – снова идти на процесс.
Но всё оказалось проще – родители вышли из зала суда вместе и разошлись в разные стороны. Я ждала маму около обшарпанного, разрисованного граффити одноэтажного здания под грязным решётчатым окном. Тайком курила и смотрела, как моя мама и мой отец стоят по разную сторону от судьи. Ничего не было слышно, но я видела, как судья открывает рот и беззвучно произносит слова. Что происходило в моей собственной жизни я уже не понимала. Теперь я не отвечала Максу и отказывалась от встреч с ним, хотя с Петром мы больше не оставались наедине, виделись только в штабе, да и то мельком, на несколько минут, согласовывая какие-то дела. Он готовил документы для моего посвящения в соратники и всё время что-то спрашивал – звонил и говорил коротко, не здороваясь и не прощаясь.
За стеклом вдруг все встали с мест – это значит, процесс подходил к концу. Я выбросила сигарету и достала жвачку. Пожевала, потом помяла в ладонях, чтобы не пахло от рук.
– Ну что? – спросила у мамы, когда она вышла.
– Всё, – ответила она.
Отец не подошёл ко мне. Может быть, не видел. Мы шли с мамой домой одни по грязной дороге, утопая в густой бело-серой подтаявшей жиже – морозов в этом году не было, несмотря на начало февраля.
– Как с институтом? – спросила мама. – Будешь поступать ещё раз?
– Наверное, буду, – ответила я, – куда же деваться?
– Правильно. Поступай.
Мне было странно, что мы говорим о такой ерунде, а на самом деле наши жизни меняются прямо в эту секунду.
– Мам, ты теперь будешь одна? – спросила я.
– Я не одна. У меня есть ты.
– А если со мной что-то случится?
– Ну что с тобой может случиться? Если только замуж выйдешь и уедешь.
– Я никогда не выйду замуж.
– Ну ты что говоришь! Если у меня с отцом не получилось, это не значит, что у всех так. У тебя будет по-другому.
– Не будет. Зачем всё это нужно? Вот был у тебя мой отец – и что? Что-то изменилось к лучшему в твоей жизни? Что он тебе дал?
– Ну так выходят по любви.
– Ты любила отца?
– Не знаю. Мне тридцать четыре было, когда я за него вышла. Я хотела ребёнка, хотела тебя. Да какая теперь разница?
В моей комнате ещё лежали вещи отца. Последний месяц он жил здесь, если приходил домой, а я с мамой. Его вещи были аккуратно сложены на стуле – отец любил порядок. Лёгкая белая куртка на молнии с пятнами, которые уже не отстирываются. Джинсы – потёртые, рабочие, старые, которые не жалко было носить на стройке. Ботинки – совсем новые, отец купил их только осенью. Кровать пахла мужским одеколоном, и мне на секунду показалось, что это мой, а не мамин муж ушёл.