Я убрала в свой шкаф вещи отца. Больше в комнате от него ничего не осталось – только запах. Я открыла окно, как будто так можно было разом выветрить всё отцовское из комнаты.
Мама зашла ко мне и села на кровать.
– Почему ты сказала, что не выйдешь замуж? – спросила она. – У тебя что-то случилось?
Я посмотрела на маму – всю жизнь одна. Отец то работал, то пил. Познакомились на работе. Никаких свиданий не было, никакого театра и кино. В кафе даже не ходили. Расписались и всё. Родилась я. Теперь вот мама сидит на моей кровати, где совсем недавно спал отец, и спрашивает – «что случилось?»
А что я могу сказать? Что встречаюсь с Максом, который ездит по электричкам и выкидывает из вагонов чёрных? Что вступила в нацистскую организацию и мотаюсь теперь по митингам и шествиям? Что у меня уже три месяца не выходит из головы человек, который является главой центрального штаба? Что из этого я могла сказать маме, только что получившей в паспорте отметку о разводе?
И я ответила:
– Всё в порядке. Я это просто так сказала.
Тогда мама обняла меня. Первый раз. Не помню, чтобы мама когда-нибудь обнимала меня без повода. Мы сидели и обнимались, но не так, как обнимаются мама и дочка, а так, как обнимаются две женщины, только что потерявшие что-то очень дорогое.
. . .
Новая акция, уже не первая в моей жизни, но первая, на которую я поехала одна, без Макса, была в Долгопрудном. Встречались на Савёловском вокзале.
Людей от организации было немного, но я уже почти всех знала.
– Едем до Долгопрудного. – Командовала Ольга. – Не теряться и не отставать.
В электричке ехали весело и шумно. Мы заняли весь вагон, и обычные люди переходили в другие – подальше от нас. Кричали лозунги, пели песни, смеялись.
– Чёрных мы будем вешать на фонарных столбах!
– Евреев в печи!
– Нам давно нужна расовая война. Пора очистить мир.
На платформе в Долгопрудном все выстроились в ряд. Ольга раздала листовки.
– Ты первый раз, поэтому пойдёшь со мной, – сказала она мне. – Слава России! – крикнула всем остальным.
– Слава России! – хором раздалось в ответ.
Сотни рук одновременно вскинулись вверх. Среди них была и моя.
Вышли в город. Мы с Ольгой пошли вместе. Я посмотрела листовку – на ней была символика организации и лозунг: «Белая нация. Белая кровь. Белый порядок».
За нами медленно ехала полицейская машина.
– Они следят? – кивнула я на неё.
– Это наши, – ответила Ольга.
– Полиция? – я удивилась.
– Там много соратников. Иначе нас сюда вообще бы не пустили. Они смотрят, чтобы к нам никто не приставал.
Мы подошли к залу суда и стали раздавать листовки. Люди брали их, смотрели, клали в карман или выкидывали. Кто-то смотрел на нас подозрительно, кто-то со страхом. Кто-то кричал вслед:
– Фашисты!
Я каждый раз вздрагивала от этого слова.
– Привыкай, – сказала Ольга, – нас так часто называют.
– А это не так? – спросила я.
– Мы не призываем уничтожать других.
– Только что в электричке призывали вешать чёрных на фонарных столбах.
– Это другое. Мы не против чужих, если они живут в своей стране. Но эмигранты расползаются, словно чёрная чума. Посмотри вокруг. Скоро от белого мира ничего не останется. Из-за преступной политики Германии Европа на грани вымирания. Во Франкфурте уже и немцев не осталось – там вместо исторического центра турецкий квартал, куда зайти страшно. Они навязывают свои законы, свою жизнь. Ты видела, какой погром был во Франции на этот Новый год? Мусульмане поджигали машины, избивали людей. Просто так. Потому что им теперь всё можно. Каждый Новый год там кого-то насилуют. Это что, по-твоему, французы делают? Сколько можно принимать этих неграмотных, нежелающих работать чёрных в своих домах? Страны уже говорят о выходе из Евросоюза из-за этой бесчеловечной по отношению к белым людям политики. Италия недавно объявила о закрытии своих границ для мигрантов. Но их чёрная кровь продолжает растекаться по миру. Они всё равно ползут, словно холера, словно больные крысы. Разве тебе не хочется раздавить их, чтобы они не заразили тебя? Разве тебе не хочется закрыть границы, например, для Китая, чтобы заражённые жёлтые не проникали в цивилизованные страны? Так что это не фашизм. Это чистоплотность. Но мы готовы дать им возможность убраться обратно – туда, откуда они пришли.
Вокруг суда уже собирались люди. С одной стороны стояли наши от организации, в чёрной форме с красными нашивками. С другой – чужие. Они стояли друг напротив друга и смотрели молча и напряжённо.