– Нет, – я покачала головой, – не понимаю.
Я подошла ближе, обняла его и поцеловала. И всё сразу стало казаться таким простым.
Мы ещё долго стояли и целовались под портретом нашего лидера, под флагами со свастикой, окружённые чёрно-красным цветом.
5
Я стою навытяжку в новенькой выглаженной чистой чёрной форме с нашивками. Стою, как приучили – подбородок вверх, руки по швам, взгляд – только вперёд, где, закрывая собой большое окно, висит портрет лидера организации. Рядом с портретом по двум сторонам флаги с символикой – чёрное полотно, на котором вышит красный солнцеворот. Звучит русский марш, выносятся растяжки.
Я в организации шесть месяцев, я хорошо знаю её структуру, знаю наизусть устав и клятву. Я уже подготовлена к суровой аскетичности, к приказам, обязательным для исполнения, к скрытым наблюдениям за моей жизнью, к контролю, к форме и прекрасно понимаю, что моя реальность отныне навсегда станет другой. Уже стала другой. Мой привычный мир разрушился. И сегодня самое время было это признать официально.
Я боюсь сделать лишнее движение. Моё тело, точно струна, которая вот-вот лопнет, напряглось до предела. Вместе со мной ещё пять человек. Мы должны по очереди прочитать наизусть клятву. Я ужасно боюсь её забыть. Здесь ошибок и промахов не прощают. Я стою и произношу про себя несложные слова, которые уже повторила так много раз, что начинаю сбиваться, как бывает всегда, когда заучиваешь что-то слишком тщательно.
Пётр стоит напротив и внимательно за всем следит. Меня всегда, ещё до того неожиданного поцелуя в штабе, притягивал его взгляд. Но притягивал неприятно. Он смотрел в упор, глаза в глаза, точно хотел прочитать мысли, понять, о чём человек думает. Своим взглядом он словно каждый раз выбирал себе жертву, как хищник, задача которого найти, догнать и уничтожить. Я никогда не могла долго выдерживать его взгляд, старалась отвернуться. Но всё равно чувствовала его на себе – пристальный, сканирующий – и почти ощущала, как к моей шее словно приставили нож. Я пытаюсь не смотреть на Петра, а повторять и повторять слова клятвы, но опять сбиваюсь и не могу вспомнить ничего из того, что знаю.
Заиграл гимн организации – это значит, можно начинать.
– Соратники! – заговорил Пётр, обращаясь к руководителям других штабов, а их было около пятидесяти. – Сегодня мы принимаем в организацию надёжных бойцов, которые уже доказали твёрдость своих убеждений, силу духа и мужество. Они станут надёжной опорой.
Затем Пётр подошёл к нам, чтобы пожать каждому руку. Пожимали руки в организации в торжественные моменты по-особенному. Дотрагивались до предплечья друг друга так, чтобы коснуться нашивок. Это показывало силу, расположение и доверие. Дотронуться здесь до нашивки было всё равно, что для верующего поцеловать нательный крест.
Я стояла, всё ещё вытянувшись и глядя прямо перед собой. Пётр подошёл ко мне и молча дотронулся до моего плеча. Затем каждый из нас по очереди должен был сделать шаг вперёд и зачитать заученную наизусть клятву. Я должна была быть последней.
Я четыре раза мысленно повторяю за каждым – «Верой, правдой и мечом клянусь служить чистой русской нации. Клянусь сокрушать врагов, где бы они ни были и кем бы мне ни приходились. Клянусь исполнять свой долг соратника. Клянусь жить в русских традициях, соблюдать и чтить их всегда и везде. Клянусь оставаться русским по крови, по духу, по вере. Слава России!»
Над всем залом раздавалась слова клятвы и всякий раз – «Слава! Слава! Слава!»
Я смотрю на тех, кто вступает сегодня вместе со мной.
Первый – рослый, почти два метра, бывший футбольный хулиган. Таких в организации очень много. Родился на окраине Москвы, в районе, в котором выживают только сильнейшие. Окончил девять классов, потом колледж. Пошёл в армию. Работает на рынке, на складе среди узбеков. В свободное время бомбит на дороге. Нигде, кроме армии, не был. Его анкета наверняка не больше трёх листов. И сам он – как чистый лист.
Другой – маленький, худой. Живёт практически в центре. Хорошая семья, деньги, институт. Учится, работает. Ему есть, что терять. Могут исключить, уволить. От родителей, наверняка, скрывает, где проводит своё время. Он здесь, потому что хочет быть сильным, хочет доказать всем, что тоже чего-то стоит.