Ещё один – старше Петра, но соблюдает субординацию, как и все. В обычной жизни учитель или врач. Такого встретишь где-нибудь – не поймёшь, что он состоит в такой организации.
Ещё девчонка. Бритая на лысо, уже несколько лет ходит в нацистские клубы, которые раскиданы по подвалам Москвы. Имеет несколько приводов в полицию.
И я.
«Клянусь оставаться русским по крови, по духу, по вере. Слава России!»
После церемонии Пётр остался с руководителями на совещание. Они всегда проводились при закрытых дверях и чём они говорили – Пётр никогда не рассказывал.
. . .
Мы с Петром теперь виделись почти каждый день. Он подвозил меня до дома, мы много разговаривали и иногда гуляли по Москве.
Я совершенно не знала Москву, хоть и родилась в соседнем городе. А он, казалось, знал каждый уголок. Мы могли выйти из штаба и дойти до Сретенского бульвара или до Патриарших прудов. Иногда мы бродили вокруг Площади Ильича, и тогда Пётр много рассказывал о себе.
– Можно сказать, я здесь вырос, – говорил он, – я в этом штабе с детства. Первый раз отец привёл меня сюда, когда мне было лет десять. Я помню, как смотрел на эти флаги и думал о том, что хочу стоять под ними всю жизнь. В общем-то, так оно и получилось.
– А как ты стал руководителем? – спрашивала я.
– Меня так воспитали. Отец всегда говорил, что я должен быть первым, лучшим. Лучше всех бегать, драться, отжиматься, сражаться. Я и на Украину поехал из-за него – должен был доказать, что я могу. Мне было важно, чтобы он одобрил то, что я делаю.
– А где сейчас твой отец?
Пётр ответил не сразу:
– Он отошёл от дел.
– Почему?
– Расскажу как-нибудь.
Пётр всегда что-то недоговаривал. Мне приходилось догадываться о многих вещах, но меня это не злило. Напротив, мне хотелось спрашивать снова. И после молчания Пётр всё-таки говорил. Говорил немного, но мне казалось – то, что он говорит, он говорит только мне. А это было намного важнее множества чужих бессмысленных слов.
Так я узнала, что раньше их дом в Балашихе знал каждый. Но войти туда так просто было нельзя. У его отца всегда работала охрана – «бойцы», как он их называл, а по-простому, качки, какие тогда только начинали тренироваться в подвальных спортивных залах. Один из таких залов организовал у себя и отец Петра. Он сам тренировал. Пётр помнил этот зал. Помнил, как отец сам выходил на ринг и колошматил молодых пацанов в кровь, пока те не падали, и их не уносили другие такие же пацаны умываться и приходить в себя.
– Так надо, – говорил тогда он, – если не я их научу, то кто? Жизнь церемониться не будет.
Часто Пётр сам вставал против отца. Вставал и со страхом смотрел на его мощные руки.
– Ставь блок плотнее, жёстче, – учил отец, – но не зажимайся. Удар делай быстрым. Второго шанса не будет. Бей чётко и на поражение. Надо бить один раз, но так, чтобы противник уже не встал.
Пётр бил. Как ему казалось – чётко и на поражение. Но отец всегда оставался стоять.
– Ещё к нему часто приезжали люди со всех городов. Как к крёстному отцу, знаешь, – улыбался Пётр. – Иногда они предлагали что-то. Иногда просили. Чаще – просили. Отец всегда их слушал. Один раз помню, сидел у него большой мужик с круглым лицом в мятом пиджаке, надетом прямо на футболку, сидел, широко расставив ноги, положив руки на колени. Он на рынке у нас точку держал. А тогда кавказцы сильно зажимали русских. Не давали толком торговать, палатки сжигали. Вот он и попросил у отца помощи. Отец тогда долго смотрел на него, а потом одним мощным ударом ноги свалил его со стула.
– И что, не помог?
– Помог, конечно. Но сказал слова, которые я до сих пор помню.
– Какие?
– Что мы должны учиться у чёрных быть едиными. Тот, с круглым лицом, не хотел ни с кем делиться, хотел держать точку один – вот на него и наехали.
– А как твой отец помог ему?
– Через месяц от этого рынка не осталось и следа. Было много убитых. Чёрных, конечно. Своих заранее предупредили, чтобы они в этот день не выходили.
– Не страшно жить с таким отцом? – спрашивала я.
– Я же другого не знаю, – улыбался Пётр. – У нас дома всегда висели флаги организации – я видел перед собой только эти два цвета – чёрный и красный. И рано привык к ним.
Пётр всегда целовал меня на прощанье около моего дома. Было холодно, губы трескались до крови. И кто-то мог нас увидеть. Но было всё равно.
. . .
Клуб нашли с трудом – шли от Тульской по навигатору какими-то переулками.
– Ты же уже был здесь, – злилась я на Макса.
– Да я помню что ли!
Наконец, наткнулись на чёрную дверь без каких-либо табличек и надписей.
– Кажется, она, – Макс позвонил в дверь.
– Да, – ответил голос.