Я вспоминала, как мы с ней ходили в кино.
Обычно без билета. Проскальзывали, когда уже начинался фильм, в темноте садились на последний ряд и затихали. Она очень любила кино. Почему-то могла смотреть один и тот же фильм по кругу бесконечно долго и терпеть не могла, когда ей кто-то мешал, комментировал фильм и что-то шептал на ухо. Я знала это, поэтому никогда не мешала. Но мне всегда было интересно, что она видела там – в этих фильмах? Может быть, ту жизнь, которой у неё никогда не было?
Я помню, как однажды мы пошли в кино совершенно законно. Я купила два билета, и мы прошли в зал так, как ещё никогда не проходили, сели на свои собственные места – на первый ряд. Я держала её за руку, и мне казалось, что всё, что происходит снаружи, не имеет больше никакого значения.
– Давай не будем возвращаться на Гагару, – сказала тогда я. – Зачем тебе всё это? Зачем тебе Белый? Ты могла бы жить совершенно иначе.
Она смотрела перед собой и ничего не отвечала. Она как будто меня не слышала. Через два часа мы вышли. Пока шли до Гагары, она не отпускала мою руку, и мне казалось, что теперь так будет всегда. Но мы разошлись в разные стороны.
– Ты лучше сюда больше не ходи, – наконец, сказала Костяшка через забор. – Тут менты теперь вечерами шарятся. Всю шарагу трясут. Мы больше не собираемся.
– А Белый что? – спросила я.
– Не знаю. Он не появляется. Ему пока лучше тоже не соваться.
– Про Макса не слышно?
– Белый сказал, его крепко взяли. Он теперь всю Гагару сдаст. Он же в курсе был – кто чем занимается. Короче, все на дно легли. Я теперь учусь целыми днями.
– А мне что делать?
– Да тебя никто не знал тут толком. Вообще, уезжай лучше. Телефон отключи. Мне не пиши. Никому не пиши.
Костяшка повернулась и хотела, видимо, уйти.
– Подожди! – быстро сказала я. – Не уходи так!
Мне стало страшно, что она сейчас тоже исчезнет, и я останусь совсем одна. Она резко развернулась и крикнула:
– А как мне уходить? Это вообще всё из-за тебя! Ты во всём виновата! Пока тебя не было, всё нормально было! Не ходи сюда больше!
Она побежала к своим, а я смотрела и всё ещё вспоминала, как мы часто сидели вдвоём в темноте, и я думала о том, что могла бы просидеть так, наверное, всю свою жизнь.
Больше идти мне было некуда. Домой не хотелось. Дома мама, и мне пришлось бы всё рассказать ей. Она бы начала плакать. А мне не хотелось, чтобы кто-то сейчас плакал. Тем более, идти домой действительно было опасно – в организации знали обо мне всё.
Тогда я пошла на станцию. Как-то машинально. Я всегда, когда некуда было идти, шла на станцию. Мне нравилось ощущать, что где-то есть поезда, которые куда-то едут, и можно просто сесть в один из них и тоже куда-то уехать. Вопрос был только в том – куда?
На станции в это время почти никого не было. Мне показалось, что город словно вымер, как будто тот погром вычистил всё здесь. И нужно будет ещё много времени, чтобы город мог прийти в себя, населить самого себя новыми людьми, выстроить заново жизнь, отличную от той, которая была до. Но что это – за новая жизнь? И возможна ли она?
Около станции на рынке я увидела Белого. Он стоял около палатки с дешёвыми пирожками. Эти палатки держали узбеки, но они почему-то не пострадали от погрома. Или пострадали, но чудом уцелели, выжили и вновь открылись. Меня это поразило – способность выживать, несмотря ни на что. Вставать и жить. Снова и снова. Наверное, нам действительно есть чему учиться у них.
Белый покупал самсу – узбек, улыбаясь так, будто они давно и близко знакомы, протягивал прозрачный целлофановый пакет. Белый взял его, пожал руку узбеку и пошёл в сторону станции. Я спряталась за магазином, он прошёл мимо и не заметил меня. Я чувствовала тёплый мясной запах из пакета – запах, в котором не было никакой войны, никакого белого или чёрного мира. Просто запах, которым иногда пахнет дом. Которым должен пахнуть дом.
Я не хотела садиться в ту же электричку, что и Белый, поэтому стояла и ждала, когда он скроется за стеклянными дверями, ведущими к кассам.
И тут я вспомнила про отца. Сейчас это был единственный человек, которому я могла позвонить. Я достала телефон и поискала его номер. В избранном был номер мамы, Макса и Петра. Номера отца в избранном не было. Я набрала в поиске – «папа» – и номер высветился. За этот год я ни разу ему не звонила. Он ни разу не звонил мне. У меня не было переписки с ним. Даже самой простой – «как дела?», «что ты делаешь?», «во сколько будешь дома?» Ничего не было.
Он ответил быстро – я даже не успела придумать, что скажу ему, если он возьмёт трубку.
– Да, Ян! – его голос был совсем не похож на голос того человека, которого я видела последний раз у здания суда. – Что-то случилось?