– Секар, ты уже почти мёртв. Я казню тебя сразу, как только закончу с этой волокитой. Но подумай, что будет с твоей страной? Лишь от тебя зависит, насколько милосердным я буду.
Гневный взгляд, брошенный на Рохана, способен, наверное, испепелить целую гору. Но императору этого мало.
– Знаешь, я могу из всех ваших женщин сделать рабынь, детей отправить на воспитание, а мужчин… мужчин на рудники. Как тебе это?
– Ты же всегда был против рабства?
– Я всегда был слишком мягок. И вот что из этого получилось. Надо было сразу казнить всю верхушку. Всю знать и их отпрысков. Но я позволил им остаться правителями на своей зем-…
– Мягок? Позволил?! У тебя не было выбора! Иначе эта война длилась бы до сих пор!
– Ладно, – вздыхает Рохан. – Оставим этот бесполезный спор. Но своим мятежом ты ничего не добился, только подставил свою страну под удар. Так что на твоём месте я был бы более сговорчив… и вымаливал пощаду хотя бы для своих солдат.
– Они живы?
– Не все, конечно.
– Я… – Секар закрывает глаза, запрокидывая голову. – Я просто хотел, чтобы ты потерял что-то настолько же дорогое, как и я…
– Я уже говорил тебе, кто приказал убить Дургу!
Кажется, эта тема до сих пор болезненна для них обоих.
– Но привёз её сюда ты! И ты же подложил её под своего ручного шакала!
– И поэтому ты решил забрать у меня трон?
– Не просто трон. Я хотел развалить эту империю – плод твоих многолетних усилий!
– Потому что это самое ценное для меня?
– А разве не так?!
– Возможно… было когда-то.
– Что ты хочешь этим сказать?
В ответ Рохан лишь мотает головой. И оборачивается к решётке на двери, за которой застыл невидимый Джитендра.
– Ты здесь?
Такое ощущение, что император обращается прямо к нему. Но когда Милений снова заглядывает в дверной проём с вопросительным выражением на лице, Рохан лишь прикрывает глаза и вздыхает. А палач перекладывает несколько устрашающих инструментов в очаге, заставив вспыхнуть и осыпаться на пол горсть углей. Секар вздрагивает. Но быстро вновь принимает гордый вид.
– Ладно… – перелистывает Рохан свои бумаги. – Итак, продолжим: как давно твои люди начали пребывать в столицу? И где прятались? Вам помогал кто-то из местных?
Почему он снова сам ведёт допрос?
Джитендра прерывает подглядывание. Ему слишком тяжело смотреть на человека, которому он в некоторым смысле сочувствует. Но новость о казни… не то что бы звучит неожиданно. Рохан и не может поступить иначе. Он не просто какой-то там сапожник, к которому пришли за местью. Он государь, которого предал вассал. Убил его людей, захватил трон, угрожал его сыну…
Мотнув головой, Джитендра открывает глаза в кладовке. И ему совсем не хочется из неё выходить. Скажи кто полгода назад, что однажды наступит день, когда он не захочет покидать тесное и тёмное помещение, и не потому что боится, а просто ему тут комфортнее, чем снаружи – не поверил бы ни за что.
Но он всё-таки выходит. И возвращается в свою комнату. Она пуста. Мириос ушёл, оставив на кровати скомканное одеяло.
Завтрак приносят после рассвета.
До темноты Джитендра не покидает постели, и никто не приходит к нему. Даже старый мандега. День заканчивается и сменяется на другой.
Рохан… наверное, слишком занят.
Но лучше не думать о нём. И ни о чём вообще. Потому что стоит задуматься – и сомнениям не будет конца. Например, должен ли он попытаться уговорить императора пощадить Секара? Да и с Джаем Кайлашем вопрос не решён. Где его дядя? Какую кару заслужил? В темнице, за толстыми решетками Джитендра видел знакомую форму солдат из Зоа – она почти не отличается от астрийской, те же цвета: зелёный и золотой, только лев изображён на гербе один. Что их ждёт?
А если вспомнить про демонов с острова… разве кому-то есть дело до его опасений?
Нет, Джитендра уже понял, что не вправе вмешиваться. Да и не желает.
Только что-то грызёт изнутри. Но это не совесть. Скорее обида. И злость на свою слабость. Да, он – санракши, в нём смешалась кровь всех демонических семей, но… что это меняет? Он даже Лилу не смог спасти…
В подобных мыслях проходят три дня. А на четвёртый после завтрака ему неожиданно приносят корыто… большое. И воду. В вёдрах. Вереница из девушек кажется очень знакомой. Именно так Джитендра всегда мылся в Зоа. Но тогда он ещё был ребёнком… то есть, не так. Тогда он ещё был девственником и совершенно не понимал, почему должен стесняться, обнажаясь перед другими. И осознание факта, что это всего лишь служанки – совершенно не помогает, зато заставляет встряхнуться. Быть может потому, что он вспоминает своё первое мытьё в башне. И последовавшую за той унизительной процедурой ночь в спальне императора…
Но сейчас ещё только утро.
К тому же, вымыв и высушив его кожу и волосы, девушки одевают Джитендру не как для ночных утех, а в чёрный камзол с серебряной вышивкой, сшитый словно специально для него.
А потом приходит Милений.
– Ситар Кайлаш, император приглашает вас на оглашение приговора.
Не совсем понятно, кому именно Рохан собирается вынести приговор и почему там должен быть Джитендра. Но даже такое внимание поднимает настроение, и он почти с нетерпением следует за посыльным.
Снова тронный зал. Пол уже починили. Но разбитые части витражей сиротливо занавешены тёмно-зелёными гадинами с золотым гербом, изображающем льва и розу.
И снова в зале много солдат, только не в форме Арвинии.
Джитендру провожают к стене слева от трона, там его уже ждут Санджи из Интертеги и Рагху из Вивета. Из шестерых заложников осталось лишь трое…
– Как там Джигги? – больше из вежливости интересуется Джитендра.
Качнув шпагу на поясе и гордо задрав подбородок, кудрявый блондин растягивает губы в улыбке, но так напряжённо, словно не уверен, насколько она уместна.
– Я забираю его с собой…
– Рохан вас отпускает?
В ответ на его взгляд Рагху отводит глаза. В своей коричневой куртке он явно старается держать поближе к стене и подальше от случайных взглядов.
– Меня – да, – отвечает Санджи, хотя Джитендра на него и не смотрит. – Кстати, если соберёшься заехать в гости… убедись, что забыл своего императора где-нибудь по дороге.
– Что случилось? Тебе не понравились проведённые в его спальне ночи?
Нет, Джитендра не забыл, кто согревал императору постель, пока он ждал ребёнка. Однако Джитендра совершенно не собирался когда-либо поднимать эту тему вслух. Но вылетевших слов обратно, увы, не вернёшь. И пусть стоящие рядом солдаты делают вид, что не слышат ничего и не видят – Санджи вспыхивает, как помидор. Потом цвет его лица темнеет и начинает тяготеть ближе к фиолетовому.
– От чего же, – натужно хмыкает он, наконец, пытаясь сохранить улыбку на губах. Получается неубедительно, но неожиданно мышцы вокруг его рта расслабляются, и Санджи вздыхает. – Во всяком случае, я своё получил.
Видимо, это означает конец разговора. Проглотив намёк, Джитендра снова окидывает взглядом зал, чтобы отвлечься. И начинает рассматривать людей, собравшихся ближе к трону. А их там немало: в стороне, ближе к левой стене, стоят просто дворяне, но у лестницы – явно заключённые. Их руки забиты в колодки, а колодки соединенны цепями между собой. Но одежда этих людей, хоть и имеет весьма потрёпанный вид, явно расшита золотом и серебром. Дворяне.
И один из них как раз пристально смотрит на Джитендру.
Старик.
В нём с трудом можно узнать Джая Кайлаша. Разве что по крючковатому носу… Морщины прорезались глубже, лицо осунулось, спина согнулась… и нет этой нелепой широкополой шляпы с огромным пером. Но взгляд по-прежнему гордый. И требовательный. Недовольный. Чего он хочет? Чтобы Джитендра заступился за него? После того, как он отправил его сюда с жаждой убийства, навязанной чарами?
Нет, даже если дядя был уверен, что его брата и почти всю королевскую семью убили по приказу Рохана, как мог он сделать смертника из единственного выжившего сына короля? Пусть и приёмного? Ведь по сути, он послал его на верную смерть.