Жёлтые глаза смотрят Джитендре в самую душу. Он не способен сейчас по-настоящему испугаться – лишь схватиться за ощущение от этого пристального взгляда, скользнуть сознанием вдоль него, проследить до истока, почувствовать пульс чужой силы… и удивиться. Этот ратри, похоже, видит и в нём, и в Равиндре добычу.
Но Равиндра не замедляет шаг. И Джитендра тоже. Они оба просто проходят мимо.
Начинает темнеть. Сначала кажется, что просто кроны деревьев стали гуще, но постепенно повсюду проступает светло-зелёное сияние. Джитендра увлёкся, прощупывая всё и вся, обнаруживая живое там, где глаз не замечал ничего, кроме кустов или ветвей. Но сияние становится ярче, светлеет, а сами деревья словно сливаются в единый узор. И территория ратри остаётся позади.
– «Творцы иллюзий», – сам, без вопросов, поясняет Равиндра. – Здесь обитают саубха.
Жёлтая искорка повисает прямо перед глазами Джитендры. Рядом с ней возникает ещё одна, голубая. И пара зелёных. И вот это уже целое облако в форме человеческого тела. На мгновение оно становится достаточно плотным, чтобы рассмотреть черты красивого женского лица… а потом сотни, тысячи искр разлетаются в стороны, зависают среди сияющей листвы и начинают мягко пульсировать. К ним присоединяются ещё и ещё. Джитендре кажется, что он плывёт в море разноцветных огней. Глаза начинает щипать, а виски щекотать, словно кто-то проводит по коже пушистым пером…
Прежде, чем земля успевает уйти из под ног, свет загораживает чёрный плащ. Равиндра обхватывает его за плечи, сердце пропускает удар, а желудка касаются холодные пальцы. И в следующий миг вокруг уже темнота, едва разгоняемая всполохами оранжевых огней, раскинувшихся среди низких, но очень ветвистых деревьев. Пахнет пряно и сладко, будто бы мёдом и цветами. Под кожей разгорается жар. Равиндра отступает, и Джитендра замечает клубок переплетённых тел, трава под ними словно специально сплелась в удобное ложе.
Приходится тоже отступить и опуститься на камень.
Джитендра смотрит. Чувствует вместе с ними. Это больше, чем физическое удовольствие, нет, это радость прикосновений. Наслаждение единения. Это…
– «Утешители».
Джитендра кивает. Равиндра прямо у него за спиной, достаточно лишь немного откинуться назад и положить голову ему на плечо.
Новый мир оглушает. Заставляет забыться. Но звёзды – они почти такие же, как и там…
– Хочешь вернуться?
Кивок.
Холод и темнота вместо удара сердца.
Ветер в лицо и солёные брызги.
– Они удивительные, – бормочет Джитендра, одновременно пытаясь понять, рад или разочарован тем, что оказался снова около замка. Вроде бы должен быть расстроен. Разум твердит, что этот остров самое удивительное и подходящее для него место, но где-то в глубине бьётся мысль: а что было бы, верни его Равиндра сейчас к Рохану, в башню?
Что стало с Лилавати? С Васу? И как там… ребёнок?
Впрочем, эти вопросы несущественны и неважны.
Равиндра опускается рядом, пропускает серый песок сквозь пальцы, подставляя тонкую струйку порывам ветра, и Джитендра понимает, что сейчас получит долгожданный ответ.
– Это и есть семьи. И они не такие, как мы.
– А мы? Разве мы – не семья?
Две пригоршни песка уносит ветер, и только после этого ставший значительно тише голос произносит:
– Мне говорили… что в старом мире такие, как ты и я, были чем-то особенным. Не богами. Не правителями. Но мы что-то вроде основы… Я сам не особенно понимаю, а те, кто сохранил память и мог бы объяснить, не очень любят это делать.
– Сохранил память? Кто-то помнит о том времени, когда жил в мире демонов? Но ведь прошла тысяча лет.
– Да. Те, кто ещё жив.
– Как это возможно?
Равиндра поднимает взгляд и прищуривается:
– Демоны бессмертны, малыш. Но кто-то способен поддерживать жизнь в человеческом теле, а кто-то – нет.
– Мандега?
– Верно, мандега. «Учёные».
– А есть название для таких, как мы?
– Конечно. Санракши.
– И что это означает?
– Хранители… «хранители времени и пространства». Но есть и ещё одно значение, которое мне известно: «Прародители». Впрочем, всё это – названия демонов, мы же… лишь их убогие подобия, малыш.
***
Время и желание – это всё, что нужно. Но если времени у него сколько угодно, то про желание такого не скажешь. Точнее Джитендра не сомневается – он хочет научится, только не знает зачем. А обучение Равиндры отличается от привычного: он не заставляет ничего читать или запоминать, ни о чём не спрашивает, просто приходит раз за разом, чтобы ответить на вопросы или вывести на прогулку.
Сегодня Джитендра ещё не спрашивал ничего – они просто сидят у камина. Снаружи доносится плеск волн, запахи трав и удары топора.
Последние дни принесли много вопросов и ответов, но вопросов всё же намного больше. Например, Джитендра совсем не заметил детей. Или особого отношения и внимания к себе, если не считать того ратри. Зато обнаружил, что может чувствовать других ганда, причём на довольно больших расстояниях, тянуться к ним, как когда-то тянулся из Старого города к башне и Лилавати. Разница в дальности… и в том, что Лилавати он знал. И всё же тянуться к ней было почему-то труднее. Она… ощущалась намного слабее. Это окрепли его способности? Или просто в местных ганда больше силы?
– Я думал, что Чёрный континент кишит нечистыми. А вас тут всего несколько сотен.
– Нас.
– Что?
– «Нас» тут всего несколько сотен. А как ты думаешь, сколько всего демонов затянуло в брешь между мирами?
Действительно, в преданиях не называется точное число, но говорится прямо: большая часть была отсечена вместе с сушей от материка… демоны вселились в тела людей… вряд ли их тут жило очень много… но почему за тысячу лет число ганда не увеличилось, как на том, другом континенте?
Кажется, в башне Равиндра говорил что-то о половине души… так вот оно что, дело не в крови. Если у ребёнка есть способности, значит, ему передаётся часть демонической силы. Видимо, демоническая сила и демоническая душа – это одно и тоже. Вот почему Равиндра сказал, что демоны бессмертны. А ещё он упомянул память… то есть, сила, душа передаётся без памяти…
Получается, Джитендра уже отдал половину своей силы? А ведь никто не предупредил его и не спросил, согласен ли он. Впору бы разозлиться, но сейчас это невозможно. Лишь ощутить лёгкое сожаление. И продолжить путь по дороге размышлений дальше, к вопросу, который раньше не казался важным:
– Ты сказал, что ты мой дядя. Как так получилось?
– Почему ты спрашиваешь?
Днём шёл дождь, и дрова в камине сырые, всё время трещат. Иногда от них отскакивают мелкие искорки и падают в небольшой открытый бочонок, стоящий рядом. Равиндра зачерпывает из него глиняной кружкой и протягивает Джитендре. Вино.
Сладко.
– Я не понимаю, как кто-то мог решиться и на одного-то ребёнка… Но чтобы на двух?
– Видишь ли, малыш, наш род… несовершенен. Ни в тебе, ни во мне нет нужной гармонии силы, как не было и в наших родителях. Хотя достичь её пытались без малого тысячу лет. Я слышал, что… мужчины из нашего рода были вынуждены брать в жёны собственных дочерей… или заставлять их рожать детей от других… Я и моя сестра… мы…
Внезапно охрипнув, Равиндра делает большой глоток и опускается в кресло-качалку, закинув края плаща на колени. От него исходит густой туман грусти и сожаления с тёмным оттенком злости. Зачем? Почему не приглушит? Ведь это несложно. Джитендра уже разобрался, что именно с ним сделал дядя: пережал или заблокировал несколько десятков потоков, отвечающих за чувства. Конечно, далеко не все и не полностью, иначе бы просто превратил в подобие куклы, не способной даже испытывать голод…
Воспоминание о Лилавати заставляет вздохнуть.
Джитендра бы сейчас не отказался ещё раз взглянуть на неё, возможно, поэкспериментировать с силой… но пока что можно и на себе. Вот тут и тут. Нажать. Приоткрыть.
И едва не задохнуться от горечи, хлынувшей к горлу.