«Индра тебя задери! Рохан, о чём ты подумал? Я просто хочу зайти в этот дрянной дворец вместе с тобой!»
Без окружения людей, без горячего тела вблизи, холод вольготно осваивается под рубашкой, осушает выступивший на спине пот и заставляет кости заскулить.
– Ладно, – наконец взмахивает рукой старший арвинец. – Ведите во дворец обоих!
Но сам первым срывается с места и чешет рысцой в сторону светящегося входа.
Затем и копья вокруг приходят в движение. Звон при столкновении древков и наконечников нарастает. Джитендра первым оборачивается к светлым стенам, окружённым многочисленными уличными светильниками, и первым делает шаг по дорожке между занесённых снегом розовых кустов. Он никогда не был здесь. Но Рохану этот сад, вероятно, знаком с детства. Интересно, каково это? Брести пленником по родному дому, захваченному врагом?
Ступеньки главного крыльца широки, но не высоки. Видимо, специально для дам, чтобы те не утруждали себя задиранием подола, стелющегося по земле и полу. Но Джитендра шагает сразу через две. Он ещё никогда не чувствовал себя таким гордым. Несмотря на холод и зияющую пустоту внутри, он отчего-то находится в приподнятом настроении с того самого момента, как увидел ошейник на Рохане. Это уже начинает казаться не вполне нормальным… впрочем, думать об подобном, наверное, не время.
Коридор с узкой дорожкой. Свежие цветы в специальных креплениях на белых стенах. Много слепящего света. Очень много. И вот наконец огромные двери, а за ними тот самый зал, что Джитендра помнит ещё по видению Лилы. Только вот все стены занавешены багрово-красным с чёрно-жёлтым узором – герб Арвинии.
«Точно, Лила!»
Уже было перешагнув порог, Джи замирает.
«Лилавати! Ты здесь? Ты слышишь меня?»
Тишина.
Никакого отклика в пространстве.
Словно её и не было тут никогда.
Может, получится связаться в башне?
Толчок в спину заставляет послушно сделать ещё несколько шагов. И вдруг обнаружить почти прямо перед собой стоящую на коленях фигуру Васу. И пусть на нём нет доспехов, но эти волосы, даже поблекшие, Джитендра узнает повсюду. А вот его лохмотья… Чтобы убедиться, приходится обернуться – но нет, Рохан не отдал каким-то образом то, что осталось от его когда-то вполне цивильной одежды, Васу. Но сейчас они оба выглядят, как братья. Или как заключённые, недавно покинувшие одну камеру на двоих.
Васу оглядывается на звук шагов с совершенно каменным выражением лица. Но увидев, кто вошёл в зал, тут же предпринимает попытку встать – но не менее десятка людей, окруживших его, вынуждают шанкха остаться коленопреклоненным. А Джитендра замечает вмурованные с пол массивные кольца, через которые пропущены цепи. Цепи, что идут к кандалам на мускулистых руках и ногах.
– Итак, вы оба живы… – доносится с возвышения разочарованный голос.
Там, на троне, восседает молодой человек. У него широкая грудь, мощные икры затянуты в блестящие сапоги. Красный камзол богато вышит золотым и чёрным. И золотая мантия спускается по плечам.
– Секар? Саши Секар?
Для этого трона крепкий арвинец кажется всё равно слишком мелким.
Глава 32. Зачем упрямиться?
***
Нeт мaленькиx стoлов на высоких ножках. Нет дам в пышных платьях или щеголяющих своей выпpавкой и чувством юмора кавалеров. Приёмный зал заполнен солдатами. А на лице человека, сидящего на троне – усталое довольство, которое кажется маской.
– Ладно, сначала закончим с одним делом…
Не успевает Cекар договорить, как человек, всё это время стоявший позади, вдруг наклоняется к его плечу. И начинает что-то шептать. Одет он немного нелепо… вообще, Джитендре мало что видно, кроме тёмно-багровой атласной мантии, висящей на смешных, закреплённых на плечах вставках-удлинителях – и мантия эта охватывает всю фигуру человека и даже смыкается спереди, словно занавес. Однако шутом тот не выглядит. На самом деле, в исходящих от советника эмоциях Джитендра чувствует даже больше достоинства и самолюбования, чем от того, кто сидит на троне.
«Ну конечно. Саши – марионетка, а этот – кукловод…»
Стоит так подумать, как Секар раздражённо отмахивается от своего шептуна. И даже голову отводит подальше от вытянутого ослиного лица, на котором тут же вспыхивает гнев. Но Секар не обращает на это никакого внимания – упершись локтями в колени и переплетя перед собой пальцы рук, он уже наклоняется вперёд.
– Итак, Васу, продолжим. Напомни, на чём мы остановились?.. Kажется, «клянусь верой и правдой служить новому правителю великой империи»?
Mолчащий до этой секунды бывший второй советник ещё раз оборачивается и поверх головы Джитендры смотрит на своего императора. В его глазах уже более живое выражение, но чувства шанкха Джитендра прочесть не может. Или понять. Какая-то смесь надежды, вины и… злости? Впрочем, от надежды быстро не остаётся даже следа.
Присутствие же Pохана за спиной ощущается словно раскалённое, но сжатое пламя гнева.
– Давай, не тяни! – властно напоминает о себе новый император. – Ты же понимаешь, даже если великий Рохан вернулся, это ничего не меняет. Ты только глянь на ошейник! Сразу ясно, как демоны его обласкали… Эй, Ситар, расскажешь потом, что собираешься делать со своей зверюшкой?
– Почему «потом»? – не дрогнув и бровью, отвечает Джитендра. – Могу и сейчас. «Посадить обратно на трон» – что-то вроде этого, полагаю…
Звон цепей. Непонятный предостерегающий взгляд из-под тусклых, но всё равно несомненно золотых волос. Значение этого взгляда становится ясно уже через миг, когда по щелчку пальцев Секара из-за трона появляется корзинка в руках знакомого старшего солдата. Нет, это не корзина, а люлька. В ней безмятежно спит младенец. Прямо под занесённым кинжалом.
А кинжал хорош. Настоящее произведение искусства. Столько драгоценных камней, и не просто вразброс, а цветочным узором…
– У меня тут с советником вышел спор, – тем временем не менее лениво и устало сообщает Секар. – О том, что делать с этим ребёнком. Я… слышал нелепый слух, что его… м-м-м… родил ты? От императора? Так ты урваши?
В отличии от шанкха, часто удостаивающихся права быть солдатами, или саубха, ублажающих своих хозяев и их гостей всякими фокусами, урваши – самый презренный вид ганда. Дакини и ратри обычно не покидают бойцовских ям, а мандега держат ради их редких сил, заключённых в крови, и всё же никого так не презирают, как урваши. Потому что урваши, даже если сами того не желают, вызывают в людях низменные желание. Урваши – это живая похоть во плоти, и место их – в самых дальних и потаенных углах частных домов. Или в соответствующих заведениях для богатых господ. И весть о том, что одно из этих существ понесло дитя от императора…
Шёпот. Не особо удивлённый. Наверное, солдаты уже давно в курсе слухов. Но вот плечи Васу от чего-то становятся уже. Он горбится ниже к полу, словно это его обвиняют, и вину эту он признаёт.
«Какое же гадство».
– Я сан-рак-ши, – медленно и по слогам произносит Джитендра, кожей чувствуя сотни колких взглядов, но не спуская глаз с корзины. – Но вряд ли кому-то из вас знакомо это слово…
Вдруг шаги. За спиной. Под шарканье ног десятков солдат, с копьями кинувшихся следом, Рохан выходит вперёд, игнорируя впившиеся в плоть острые наконечники. А Джитендра впервые после перемещения получает возможность взглянуть на его спину. Там дыра. В лоскутах. Часть ткани просто исчезла, на голове волосы целы, но плечи и ниже… на коже лишь грязь, запёкшаяся кровь и синяки.
«И это всё? Как так получилось?»
– Я не сомневаюсь, – довольно громко начинает Рохан, – что потом ты мне всё подробнейшим образом объяснишь… но сейчас я хочу знать лишь одно: где Калидас?
Обращается он к Васу, хотя смотрит на трон. Или на люльку. Джитендра тоже переводит взгляд туда. Он две недели не видел сына. Он даже не знал, что родился сын! И имя… он не дал ему имя… – почему-то это волнует сильнее, чем даже инструктированный кинжал, всё ещё нависший над подозрительно спокойно спящим ребёнком. Корзина немного наклонена, видны чисто-белое одеяльце, большая круглая голова со светлым пушком и палец, засунутый в маленький едва розовый рот… Джитендра пытается вспомнить тот единственный раз, когда уже видел это дитя. Или не это?