После общения с журналистами Сергей повез Лизу домой. Оба молчали весь путь. Он прислушивался к ощущениям рядом с ней. Она еле сдерживала себя в маленькой коробочке своего тела, чтобы не разорваться от яда внутри. В зеркале автомобиля Лиза увидела, что кто-то смотрел на нее оттуда – тот, кто носил ее шею, лицо, глаза и рыжие кудрявые волосы. «Растрепались. Это отлично» – подумал тот про себя, а Лиза трясущимися руками достала расческу из сумочки и стала судорожно водить ею по голове.
Дома их ждал младший помощник Сергея. Ему поручили приглядеть за младшим полуторагодовалым сыном потерпевшей и заодно осмотреть квартиру.
Когда-то голубые, а сейчас серо-желтые обои предательски обозначали границы своих полос, отходя от стен. С их цветом сливались межкомнатные двери, покрашенные лет двадцать назад белой краской. Сверху их украшали сырые полотенца и сваленное на сушку белье. Развесить его на балконе у Лизы обычно не хватало сил.
На полу комнаты были разбросаны детские игрушки. На них с укором смотрел сервант, который видал еще бабушку Лизы. Как и хрусталь, натертый до блеска. Рефлекс водить мягкой тканью по старым вазам был глубоко всажен в Лизину голову. Она занималась этим по утрам каждое воскресенье, как учила мертвая бабуля, а со временем привычка превратилась в спасительный ритуал, помогающий уйти от действительности. «В любой непонятной ситуации натирай хрусталь. А также стекла и зеркала в серванте» – Лизин девиз по жизни. Монотонные действия отгораживали ее от проблем и соединяли с чем-то древним. Она словно уносилась во времена, когда женщины только и делали, что сидели, застыв за одним и тем же занятием.
Младший помощник, выходя встречать Сергея, запнулся за край отошедшего от пола линолеума и чуть не упал.
– Обычно это место у нас коврик прикрывает. Как раз, чтоб ногами не зацепляться. Правда, не знаю, куда он сейчас делся, – промямлила Лиза.
Лакированные шкафы цвета вчерашней заварки не закрывались до конца, но не потому что ломились от одежды, а оттого что та валялась комом на полках. На комоде стоял громоздкий музыкальный центр и видик с кассетами родом из девяностых. И еще парочка полок с книгами, которые не трогали, судя по слою пыли, в отличие от хрусталя, столько же лет, сколько бабулю в гробу. Чужаком из будущего на их фоне смотрелся современный тонкий телевизор на стене размером с окно. Само окно было пластиковым, но завешано шторами того же цвета, что и видавшие виды обои.
Последние несколько лет у Лизы не было сил ни на уборку – она наводила чистоту только перед приходом гостей, ни на то, чтобы вымыть голову – она вспоминала об этом, лишь собираясь на улицу. Иногда даже почистить зубы сил не находилось. И вовсе не из-за лени – просто почти всю энергию забирали слезы. Ее сжирала черная дыра внутри. Большую часть времени она лежала и молча плакала. Определить причину нахлынувших слез никак не удавалось. Хоть бы мозг нашел какую-то зацепку!
«Кто тебя обидел, Лиза? Чего тебе хочется, Лиза? Почему ты плачешь?» – вела она внутренний диалог.
«Я не знаю. Меня одолевает «слезный ступор» – так она определяла свой припадок. И добавляла про себя: «Как жаль, что, спрыгнув с третьего этажа, не получится разбиться насмерть! Только покалечусь».
С детьми Лиза не играла, но все же заботилась о них. Следила за тем, чтобы они не болели, были вовремя накормлены и нормально одеты. Чтобы соседи и воспитатели в садике могли сказать про нее: «приличная женщина и хорошая мать».
В моменты прилива энергии, которые отдаленно напоминали вдохновение, она бралась за швейную машинку и тогда квартира оживала. Стук механизма напоминал биение здорового сердца, словно бегун мчался к своей цели. И этот звук ненадолго придавал бодрости тому потухшему существу, звавшемуся Лизой. Но чаще она садилась за рабочий стол из чувства ответственности за детей – чтобы сшить заказанные наряды и немного заработать. Особенно плодотворными днями были праздники. Так, перед новым годом квартиру заваливали голубые и красные ткани, мишура и блестяшки. А летом – перед выпускными – на глаза попадалось все что угодно – от нежных пастельных оттенков, которые подчеркивали непорочность вчерашних школьниц, до ярких леопардовых, выпячивавших их готовность к взрослой жизни.
Лиза никогда не осуждала ни один из выборов девочек, а лишь подмечала особенности фигуры, разрезы глаз и длину волос, предлагая фактуры тканей и модели, которые бы отражали их внутренний мир. Скользкий атлас или шероховатый хлопок, прохлада или тепло, призыв или защита. Единственное, чего еще не потеряла Лиза – это профессиональный нюх на ощущение, которое ткань транслирует через кожу внутрь хозяйки, а та выплескивает его обратно наружу через взгляд и некий невидимый женский вайб. Однако, судя по тому, что машинка была запечатана и стояла в углу, к ней давно не прикасались.