Лиирон, сжав губы в твердую линию, кивнул. Я еле смогла сдержать улыбку. И вот этот мальчик — мое дитя. Думала ли я когда-то, что такое случится? Тогда когда сама была ребенком? Нет уж. И в мыслях не было.
— Мы должны быть рядом с ним, когда он проснется, иначе он захлебнется в мыслях о своей потере, — сказала Мура, вошедшая в сад. Она нежным жестом руки зацепила кучерявую макушку Лиирона и, взяв меня за руку, вышла из теплицы. — Лиирон, ты поедешь с нами, или играть? — обратилась она к моему сыну, идущему впереди меня. Он опять кивнул, нахмурив брови, выражая крайнюю степень серьезности.
— С вами!
Все ушли. В спальне, на половину залитой солнечными лучами, остались только мы с братом. Я стояла на половине комнаты, залитой золотом лучей, брат же лежал в кровати, на которую не попадал яркий свет. Он был бледен, взгляд приковался, к какой-то точке на стене.
Я молчала. Что сказать человеку, в голове которого крутится мысль «умереть»? Ничего. Когда такая мысль была в моей голове, я хотела молчания, однако неосознанно желала и тихой близости родных рядом. Почти незаметной близости, но главное чтобы рядом был кто-то. Не знаю почему. Наверное, из-за больших шокирующих перемен хотелось чего-то обыденного, привычного. Эгоистично слегка.
— Благодаря этому решению и нашим действам война прекратилась, к нам прониклись уважением и страхом. Мы обезопасили наш народ.
Я ничего не ответила, не добавила. Просто рассматривала брата, что, почти не моргая, смотрел на стену. Все верно. Не «я стал неполноценным благодаря этим решением, а «мы победили, благодаря нашим действиям». Все верно. Он настоящий правитель. Но…
— Брат…
Он перевел взгляд на меня. Холодный, отстраненный, так похож на мой, тот, что был в зеркале.
— Я без тебя не справлюсь, — от моих слов у него дернулись мышцы на висках. Жестоко — давить ответственностью и так заваленного горем. Но лучше так. Да и не самый мы добрый народ. Хотя кто добрый? Светлые? Ха.
— Мальва… — Он закрыл глаза и глубоко вдохнул воздух, чуть выдвигая нижнюю челюсть вперед, как будто бы от боли, страха или злости. Но именно сейчас это была боль. И точно не в ногах, которые он с этих пор не чувствует, и по прогнозам даже Урэша — ходить на них уже не будет никогда.
— Мы оба теперь друг друга стоим, мой брат, — с кривой улыбкой слазала я. — Я, скорей всего, никогда не узнаю неба, а ты никогда не пойдешь по земле. Но у меня есть ноги, а у тебя есть крылья.
Его лицо разгладилось, боль и скорбь ушли, оставляя лишь черноту под газами и забирая блеск в них. Но ничего. Он привыкнет, глаза его не останутся такими навеки. Когда-то с помощью родных я пережила смерть детей, тогда и он справится со своим горем. Да и мир наш удивителен. «Скорее всего» Урэша это не приговор.
Я, подойдя к кровати, лишаясь легкого тепла звезды, опустилась на нее и легла возле брата, чуть выше, прижав его голову к груди и запустив руку в кучерявые волосы.
Как в детстве, когда мы еще спали в траве, а лучи звезды приятно грели кожу, которую не прикрыла от них трава. Пение насекомых, птиц сливалось с шумом ветра и солнцем, образуя картину дикого мира. В этой картине были только мы вдвоем изморенные теплом, со спокойным дыханием и полными еды животами. Если бы меня спросили, что я ассоциирую с удовольствием, с самой приятной вещью или состоянием, я бы подумала именно о тех теплых днях лета в знакомом лесу. Лежать вблизи лагеря светошей, где Кльайна постоянно тарахтела посудой, было невыносимо, потому мы сбегали подальше, находя мягкую траву где-то под кронами не пышных деревьев — где не очень сыро. И все же если в наш безмятежный сонный мир врывались звуки из лагеря, мы закрывали уши и жмурились, глотая слезы. Почему? Наверное, потому что часть в нас не хотела перемен, скучала по стае, охоте, подзатыльникам взрослых, драках со сверстниками, по тому порой не очень чистому мясу и повязкам на теле, в которых вечно копошились жуки. Глупо плакать из-за таких гадостей? Да, наверное, но та часть, сходила с ума от резкой перемены, другой еды, от одежды, от странных существ рядом и от мысли, что теперь нет ни просто родителей, но и всех, кого мы знали. Вот и сейчас как в детстве я гладила Жэроммма по голове и закрывала одно ухо пальцем, чувствуя, как слезы бегут по моим щекам.