Снова откашлявшись, Грир строго осведомился — для проформы, только чтоб опять заполучить контроль над собой и ситуацией:
— Парик?
— Ещё чего! — взвыл Дидье, который, очевидно, уже расслабился и решил, что неприятные сюрпризы закончились. — А сами-то?! Это несправедливо!
— Ну зачем ты его дразнишь? — укорил капитана Моран, вынимая из кармана своего вишнёвого с золотом камзола то, о чём думал Грир накануне — чёрную бархатную ленту, расшитую бисером, и протягивая её Дидье. — Просто свяжи волосы сзади, и всё. Помочь?
Дидье подозрительно поглядел в его совершенно серьёзные и даже невинные глаза, потом, похоже, решил, что канонир и не думал над ним потешаться, и пробурчал, выхватывая у него ленту:
— Сам. Не увечный небось, nombril de Belzebuth!
— А как ты сам с чулками-то справился? — так же серьёзно и невинно, как Моран, поинтересовался Грир, и Дидье с той же настороженностью на него покосился. А потом ехидно ухмыльнулся, прищурился и ответил врастяжечку:
— Я их столько снял, кэп, что надеть — плёвое дело.
— А, вот, значит, как, — степенно кивнул Грир. — Поня-атно…
Крышка трюмного люка невдалеке от них осторожно приподнялась, и в щели прорисовались любопытные и насмешливые, совершенно одинаковые физиономии близнецов. Дидье свирепо цыкнул на них, и физиономии тотчас исчезли.
Держа ленту в зубах, он небрежно прошелся пятернёй по своей взлохмаченной гриве, собирая её сзади в какое-то подобие хвоста, а потом так же небрежно скрутил его лентой:
— Готово, morbleu!
Моран с глубоким вздохом покачал головой и решительно шагнул к нему:
— Дай сюда, ты, не увечный!
Дидье в очередной раз поднял тоскливый взгляд к закатному небу, залитому алым светом. Но, не получив оттуда никаких вестей, послушно подчинился ловким рукам Морана, деловито доставшего позолоченный костяной гребешок из того же кармана, что и ранее ленту. А потом язвительно осведомился:
— Ты что, куафёром раньше был, а, канонир? Уй-й-й!
— Терпите, пациент, — отпарировал Моран, аккуратно причёсывая его сразу и гребешком, и собственными пальцами. — Сейча-ас. Вот та-ак… Теперь действительно tres bien!
Он отошёл на пару шагов и залюбовался результатом. И Грир залюбовался.
Совершенно открыто.
— Давайте отчаливать уже, — смешавшись под этими взглядами и прикусив губу, сумрачно бросил Дидье. — Пока вы ещё чего не выдумали… куафёры, ventrebleu!
«Куафёры» переглянулись, догоняя его у шлюпки, и Грир небрежно осведомился, кивая на его обтянутые чулками ноги:
— Не жмут?
— Туфли, что ли? — Дидье выпяти губы, лукаво покосившись на него. — Туфли — нет. Штаны вот — те жмут, не угадали твои девки с размером, putain de tabarnac!
И захохотал, слетая в шлюпку, а Грир подумал, что представить его на балу у губернатора своим глухонемым племянником навряд ли удастся.
А учитывая манеры и словарный запас Дидье Бланшара, вечер им предстоял весёлый.
Грир вздохнул, заранее с этим смиряясь.
Свесившись с борта «Маркизы», близнецы что-то заорали им вслед, корчась от смеха. Грир разобрал только «повеселиться» и вздохнул ещё раз.
Дидье всегда помнил одно простое правило охотника, которому его научил, когда он был ещё сопливым щенком, старик-индеец из племени ассинибойнов, кочевавшего рядом с их деревушкой. Старика звали Вичаша Вака, и он говорил — чтоб охота была удачной, стань зверем. Думай, как зверь, чувствуй, как зверь.
Ну а если зверь хочет ускользнуть от охотника, он должен думать и чувствовать, как охотник.
Рядом с канониром и капитаном «Разящего» Дидье чувствовал себя одновременно и охотником, и зверем. От их напряжения, витавшего в воздухе, от их неутолённого желания, обращённого на него и друг на друга, у него просто дух захватывало. Словно, опять же как в детстве, он летел на ледянке с обрыва, с самой крутизны — на замёрзшую речную гладь, обмирая от страха и восторга.
А сейчас к этому страху и восторгу прибавилось ещё одно щемящее чувство — тревога.
Слишком часто в последнее время он вспоминал о своём детстве.
Слишком часто ему снилась мать.
И сестрёнка.
Светлоголовая девчушка с широко раскрытыми глазами цвета моря.
Глазами их матери.
Глазами его дочери.
Сперва Дидье думал, что эти сны приходят к нему оттого, что он так отчаянно скучает по Ивонне. Оттого, что он в минуту слабости и болезни поведал Гриру и Морану то, чего не рассказывал раньше даже Тиш. Но сейчас он всё яснее понимал, что дело не в этом.
Святые угодники, его мать что-то хотела от него!
Он всегда знал о её незримом присутствии рядом с собой. И сразу поверил — именно она, решив, что только Грир сможет спасти жизнь её сына, подтолкнула его там, на мостике «Эль Халькона», заставив вовремя обернулся.
А потом Грир сам сделал шаг, без колебаний подставив себя под выстрел.
Morbleu, ну зачем, зачем?!
«По справедливости вот эта вот твоя разудалая жизнь, которой ты играешь, как младенец волчком, принадлежит мне. Понял? Мне!»
О да, он понял, ещё как…
«Надо мною никого, кроме Бога одного», — это присловье он тоже знал с детства.
Рar ma chandelle verte, этот губернаторский бал, дурацкий этот маскарад был совсем некстати именно сейчас, когда душу Дидье и без того грызло смятение, заставлявшее его часами без сна лежать на койке… а когда сны наконец приходили, они изводили его ещё пуще дурных мыслей.
Ладно, бал так бал!
В конце концов, это было даже весело…
Он, бродяга Дидье Бланшар, парень из квебекской деревушки, словно какая-нибудь Сандрийон, спешил на губернаторский бал, чтобы оказаться среди нарядных богачей, сам разряженный, как попугай!
И Эдвард Грир был его крёстной феей. Ухохотаться можно.
Дидье сидел на носу шлюпки, искоса разглядывая Грира и Морана, которые будто родились в своих раззолоченных камзолах: Моран — в вишнёвом, Грир — в тёмно-зелёном… и клялся себе лишний раз не открывать рта, чтоб их не позорить.
Господи, они были красивы, как черти, просто глаз не отвести.
Дидье хмыкнул и глаза поспешно отвёл. Небось они не девки, чего ими любоваться! И он не девка, чтобы на них пялиться…
Шлюпка мягко ткнулась в причал, и какой-то слуга в лиловой ливрее принял у Дидье швартовы.
Бальный зал губернаторского особняка был огромен и занимал целый этаж. Пляши — не напляшешься.
В хрустальных подвесках десятка люстр под потолком отражалось пламя свечей, лакеи в напудренных париках и камзолах, мало чем отличавшиеся по виду от господ, разносили вино и какие-то закуски на изящных подносах, благоухали цветы в высоких вазах, наяривал квартет настоящих музыкантов, а не старенькая виола Марка, звенел колокольчиками женский смех, сияли обнажённые женские руки и плечи…
Вот на каких балах любила царить Тиш. Маркиза Ламберт.
Дидье незаметно вздохнул и сделал вид, что ему всё нипочём.
Сперва он уныло следовал за Гриром и Мораном, которые вели себя самым что ни на есть непринуждённым образом — о чём-то учтиво болтали с незнакомыми людьми, кланяясь и расцеловывая ручки кокетливо хихикавшим дамам. Дидье просто держался рядом, что-то невнятно бормоча, когда Грир представлял его кому бы то ни было, в том числе губернатору Стилу и его жене Констанции, которая и вправду оказалась прехорошенькой рыжулей. Он даже осушил пару бокалов вина с подноса, который проносил мимо него очередной лакей, и сердито отвернулся от тревожного взгляда Морана.
Они что, думают, что он здесь напьётся, что ли?
Потом началась очередная пытка — танцы.
Это была совсем не та лихая пляска, что вечно звенела у него в крови, подмывая отбить чечётку хоть на тёплой палубе «Маркизы», хоть на дощатом полу какого-нибудь трактира. Это были благородные и чинные танцы, в которых кавалеры едва придерживали дам за кончики затянутых в перчатки пальцев, а дамы церемонно приседали перед ними в низких реверансах, метя юбками паркет.
Дидье представил себе, как здорово было бы сплясать чечёточку на эдаком паркете, и фыркнул себе под нос.