Женевьева очень горевала, когда спустя год после смерти матери Бланшары забрали Мадлен обратно. Случилось это сразу после того, как овдовевший Пьер Бланшар во второй раз женился.
Ровно через год после смерти Даниэль он объявил сыновьям, смирно сидевшим напротив него за столом:
— Назавтра в церкви кюре Гийом огласит мою помолвку с Адель Венсан. В доме нужна хозяйка. — Он тяжело глянул на Франсуа из-под широких бровей. — А ты, парень, женишься на её младшей сестре Инес. Тебе пора уже обзаводиться семьёй и собственными детьми. Кюре Гийом сказал, что обе сестры — добрые католички.
Поскольку сыновья не проронили ни слова, только вскинув на него смятенные глаза — зелёные и карие, — Пьер счёл нужным добавить:
— Венчание через две недели после оглашения.
Дидье и Франсуа опять смолчали, и через несколько минут Пьер кивком головы отпустил их. Проводил взглядом. И только когда убедился, что те уже поднялись наверх, уронил голову, упёршись лбом в скрещённые на столешнице руки, и глухо застонал. Скоро в их доме, в его с Даниэль доме, появится новая хозяйка.
Когда сыновья Пьера Бланшара поднялись к своим комнатушкам под крышей, Дидье нерешительно тронул Франсуа за рукав. Брат повернулся к нему, сдвинув густые, как у отца, брови.
— Слушай, — горячим полушёпотом выпалил Дидье. — Ты взаправду хочешь так вот взять и жениться? Но ведь ты её совсем не знаешь! И не… не любишь.
Франсуа криво усмехнулся:
— Много ты понимаешь, сопляк. Я хочу свой дом и буду его строить. Отец никогда не выберет дурной товар. Так что в постели меня согреет красотка, не сомневаюсь…
Он оборвал себя на полуслове, хмуро взглянул в удивлённые непонимающие глаза Дидье и, видимо, сообразив наконец, что брат на семь лет младше него, протянул руку и встряхнул его за вихры — грубовато, но не больно:
— Ты малой ещё совсем, где тебе понять. Спать иди.
Дидье хотел спросить ещё что-то, но промолчал и лишь послушно кивнул.
Он побаивался отца и брата — те всегда были немногословны и скоры на подзатыльники. Но пока была жива мать, они и улыбались, и смеялись, слушая её болтовню и песни. Дидье помнил, как отец носил его на плечах, а Франсуа снисходительно учил мастерить кораблики из щепок и пускать их вниз по ручью. Теперь же, когда каждый из троих Бланшаров замкнулся в своём собственном неизбывном горе, не умея и не желая его высказать, отец и брат стали для Дидье совершеннейшими незнакомцами.
Впрочем, такими же незнакомцами они были и для остальной деревни. Лишь Даниэль, солнечный луч их семьи, объединяла Бланшаров с общиной. Их боялись и уважали, а они не искали у людей утешения в своём горе. Богатый дом кузнецов после смерти Даниэль стал настоящей крепостью, куда не было хода чужакам.
Семья Адель и Инес Венсан в том селении, откуда девушки были родом, действительно считалась самой богобоязненной, а сестры и вправду оказались настоящими красавицами, Франсуа угадал.
Адель недавно сравнялось восемнадцать лет, а Инес — семнадцать, и они очень походили друг на друга. Глаза у обеих под изящно и несколько высокомерно выгнутыми дугами бровей были огромными и темно-синими. Будто чернила в чернильнице у кюре Гийома, подумал Дидье, с любопытством и робостью рассматривая мачеху и золовку, впервые переступивших порог их дома после венчания. Обе были тонкими и стройными. Чёрные волосы обеих были заплетены в длинные косы и уложены венцом. И ещё обе сестры совсем не улыбались, хотя сегодня был день их свадьбы.
Может быть, им не так уж и хотелось становиться хозяйками в доме Бланшаров. А возможно, их задело то, что церемония венчания не сопровождалась праздничным весельем всего села, потому что в доме, под кровлю которого они только что вошли, едва закончился траур.
Всего этого тринадцатилетний Дидье не умел тогда толком осознать, но смутно ощущал висевшее в воздухе напряжение. Он смирно стоял в стороне и ждал, когда его подзовут. Хотя в церковь на свадебную церемонию его не взяли, сочтя это излишним, но по случаю свадьбы заставили обуть башмаки, надеть новую рубаху и штаны и пригладить вихры. Он чувствовал себя очень неуютно, то ли из-за этих дурацких скрипучих башмаков, то ли ещё из-за чего. В горле у него опять застрял горький острый комок, который он всё никак не мог проглотить, как ни пытался.
— Дидье, — негромко и властно окликнул его отец, и он, подняв голову, вышел из своего угла, пытаясь улыбнуться.
Но улыбка его тут же угасла.
Глаза отца были суровыми и непроницаемыми, а голос — резким, как лезвие ножа:
— Теперь ты обязан чтить мою венчанную супругу Адель и венчанную супругу своего брата Инес так же свято, как чтил собственную мать.
— Я любил маму! — с горячей обидой выпалил Дидье, прежде чем успел сообразить, что именно говорит. Мозолистая отцовская рука молниеносно отшвырнула его обратно в угол. В ушах у него зазвенело, и он еле удержался на ногах, ударившись о стену и больно прикусив себе при этом язык.
«Слишком длинный», — сокрушённо подумал Дидье. Не зря его всегда бранил за это кюре Гийом. Во рту у него стало солоно.
Отец, брат и Адель с Инес продолжали пристально смотреть на него — Дидье пробила невольная дрожь под этими взглядами.
— Прошу прощения, Адель, — тяжело проронил отец, поворачиваясь наконец к молодой супруге. — Мальчишка за этот год отбился от рук.
Тёмно-синие глаза Адель сперва спокойно взглянули в сумрачное лицо мужа, а потом вновь обратились на пасынка.
— Обязанность родителей — воспитать детей в страхе Божием. — Голос её был чистым и холодным, как свежевыпавший снег. — И я принимаю на себя эту обязанность, мой господин.
Отец только кивнул и, помедлив, распорядился:
— Принеси сюда свою сестру, Дидье. Ей пора вернуться под родной кров.
Дидье тоже кивнул и поспешно улепетнул.
Соседка Женевьева рыдала в три ручья, вручая ему малышку и собирая нехитрый младенческий скарб. Мадлен крепко держалась тёплыми ручонками за шею брата, таращила глаза и надувала губы, тоже намереваясь зареветь. Но Дидье чмокнул малышку в щёку и пару раз весело прокукарекал, подбрасывая её на руках, пока её личико не расплылось в радостной слюнявой улыбке.
Так семья Бланшаров вновь стала полной. Но тепла в их доме не прибавилось.
Даниэль Бланшар верила только в Божью любовь. Адель и Инес Бланшар верили только в Божью кару.
А Пьер и Франсуа Бланшары не обрели способности вновь смеяться или хотя бы улыбаться.
Передав штурвал «Маркизы» отчаянно зевавшему Сэмми, Дидье не пошёл в свою каюту, а растянулся во весь рост прямо на палубе, закинув руки за голову по своей обычной привычке и уставившись на россыпь звёзд в чёрной бездне неба.
Видит Бог, он был тогда благодарен Адель и Инес за то, что они заменили мать осиротевшей сестричке. Если бы в доме не появились женщины, той так и пришлось бы расти у соседей. Хотя, вспомнив сейчас круглолицую глупышку Женевьеву, всегда готовую заплакать или засмеяться, а иногда и то, и другое одновременно, Дидье подумал, не лучше ли было для Мадлен вырасти под сенью её бестолковой любви.
Ибо в доме Бланшаров любви по-прежнему не было.
Инес и Адель заботились о том, чтоб малышка была сыта и одета, но играл с нею в кубарь, мастерил для неё тряпочных кукол и катал на спине, изображая лошадку, только Дидье. И это было для него тогда едва ли не единственной отрадой в жизни.
Хотя женские обязанности по дому наконец-то были сняты с его плеч. У печки, на птичнике и на грядках возились теперь Инес и Адель. Франсуа чуть ли не на другой день после свадьбы начал расчищать место под собственный дом по соседству с отцовским. Так что на Дидье легли теперь обязанности мужские — помогать брату возводить фундамент и стены нового дома. От тяжёлой каждодневной работы Дидье быстрее окреп и развернулся в плечах, хотя поначалу все его мышцы и сухожилия стонали от навалившейся нагрузки. Но он привык молча, без жалоб сносить любые физические неудобства и боль.
Он оставил все свои детские забавы вроде купания в реке или пускания по ручьям корабликов. Вместо этого вечерами он украдкой вылезал из окна своей комнаты по сучьям росшего под домом кряжистого дуба, чтобы навестить лагерь мирного племени ассинибойнов, раскинувшийся в излучине реки вниз по течению. Его тянуло туда неудержимо.