Она задохнулась и невольно вскрикнула, когда смуглые пальцы Пьера сомкнулись на её худом локте. Только синие глаза её всё так же неистово пылали.
— Ни слова больше, Адель, пока я не оторвал тебе руку и не заткнул ею твой рот, — по-прежнему ровно проговорил Пьер. — Я и впрямь слишком долго тебя слушал. Ты можешь взять Бруно с его тележкой, чтобы он отвёз тебя к родителям, а завтра он доставит туда же твои сундуки.
Никто не проронил ни слова, пока Адель, гордо вскинувшая голову, увенчанную чепцом, с грохотом не захлопнула за собой дверь дома, в котором прожила столько лет.
Тягостных, мрачных, бесплодных лет.
И едва она это сделала, как Пьер снова перевёл взгляд на замершую в растерянности дочь:
— Мадлен?
Губы у девчушки затряслись, и Грир подумал, что, конечно же, та сейчас разревётся и останется здесь, к его собственному немалому облегчению. Он и представлять себе не хотел, как эдакая беспокойная стрекоза воцарится на его бриге. А в том, что она будет вертеть своим непутёвым братцем и его такой же непутёвой командой сорванцов так, как ей заблагорассудится, Грир ни на одно мгновение не сомневался.
Он поймал смеющийся взгляд Морана, понял, что стервец опять отгадал его мысли, и с досадой отвернулся.
А Мадлен упрямо выговорила дрожащими губами:
— Но я правда хочу этого, отец! Я хочу плавать по морям!
— Ходить, — сварливо буркнул Грир, не удержавшись от сокрушённого вздоха.
— Видеть разных людей и страны… мир ведь такой огромный, отец! — Она всхлипнула, но зелёные глаза её сверкнули мятежно и победно: — И я всё равно стану капитаном! Клянусь Мадонной!
Странная усмешка на миг искривила твёрдые губы Пьера, и Гриру почудилось, что в ней промелькнула гордость. Но только на миг.
— Я виноват, — едва слышно промолвил Пьер, посмотрев на младшего сына. — Перед тобой, Дидье. Перед тобой, Мадлен. И перед тобой, Франсуа.
Старший сын Бланшаров стоял неподвижно, как вросшая в землю каменная глыба, и ни единым вздохом не показал, что слышит слова отца.
— Я предал память вашей матери и поплатился за это, — тяжело закончил Пьер и повернулся к лестнице, но задержался на первой ступеньке. — Останься под этой крышей хотя бы до утра, Мадлен.
Ступеньки заскрипели под его ногами, а следом — под ногами Франсуа.
Ни тот, ни другой даже не обернулись, чтобы посмотреть, покидают ли их дом незваные гости.
Мадлен поглядела им вслед смятенными, полными слёз глазами, и Дидье, не выдержав, с перевернувшимся в груди сердцем осторожно сжал тонкие плечи сестры. А та судорожно и неумело обхватила его обеими руками.
— Малышка… — срывающимся шёпотом пробормотал он, прижимаясь лбом к её пушистой макушке. — Побудь с ними ещё немного — за нас обоих. Пожалуйста.
— Боже милостивый… — надломленным голосом пробормотала Жозефина Сорель, с силой проводя ладонью по лицу. — Это невыносимо!
— Вполне себе выносимо, мадам, уверяю вас — холодно отрубил Грир, нахлобучивая треуголку. — Милостивый Господь наш, как всем известно, не одаривает нас ношей большей, чем мы в силах снести. Каждый получает то, что заслужил. — Он искоса глянул в сторону обнявшихся брата и сестры. — Мы отбываем завтра в полдень. Коль уж я не разнёс в прах вашу паршивую деревушку, надо хотя бы взять здесь съестные припасы и воду. Так что если эта егоза не передумает осчастливить мой бриг своей персоной, пусть к полудню несёт на борт свою маленькую глупую задницу. Надеюсь, что эта ноша будет мне по силам.
Дидье затрясся от беззвучного смеха и зажал ладонью рот возмущённо подпрыгнувшей Мадлен.
Он всё ещё видел перед собой тоскливые глаза отца и Франсуа.
Но даже это не могло погасить той огромной сияющей радости, что пылала в его душе.
Ему хотелось прыгать до потолка, ходить колесом и орать во всю глотку все песни, какие он знал.
Или упасть ничком наземь, вознося молитвы Всевышнему.
Мадлен была с ним.
Его маленькая сестрёнка снова была с ним, всемилостивый Боже!
Он опять судорожно зарылся носом в её кудряшки.
Жёсткая ладонь сжала его плечо и грубовато встряхнула.
На него в упор смотрели пронзительные и глубокие, как омуты, глаза капитана «Разящего».
— Ты ещё успеешь понянчиться с нею, garçon, — насмешливо бросил тот, небрежно проведя ладонью по волосам вспыхнувшей Мадлен и легонько отпихнув её в сторону. — Сперва объяснись-ка с нами, Дидье Бланшар. — Он сделал многозначительную паузу и резко закончил. — Ты отправляешься с нами на «Разящий». Сейчас же.
Видит Бог, Дидье страсть как хотелось потупиться перед этим всевидящим взором, но он не дрогнул.
— На «Маркизу», — откликнулся он почти беззаботно. — Я готов ответить за всё, в чём провинился перед тобой, кэп, но только на «Маркизе».
Грир поднял брови, переглянувшись с Мораном:
— Что ж, тогда ступай вперёд. Где твоя шлюпка?
Закатное солнце ударило им в глаза, когда они вышли из сумрачного дома Бланшаров на скрипнувшее крыльцо.
Оказывается, уже успел наступить вечер.
— Что вы хотите купить у нас? — живо поинтересовалась вдруг Жозефина Сорель, плотнее стягивая на груди концы своей вязаной тёмной шали…
Грир скупо усмехнулся углом губ:
— Вы никогда не перестаёте думать о выгоде для своей общины, не так ли, мадам? Представляю, как яростно вы будете торговаться поутру за каждого обляпанного навозом поросёнка, за каждую пинту вина и эля.
— Понятно — вино, скот, — задумчиво кивнула Жозефина, столь же скупо, но искренне улыбаясь, — Ещё, вероятно, птица, мука, зерно… — Она лукаво покосилась на Грира из-под загнутых кверху чёрных ресниц. — Моя община для меня всё равно, что для вас ваш корабль, капитан, её благоденствие — цель моей жизни. Поэтому вы угадали, я буду торговаться за каждый фунт и пинту, о да.
— У меня три корабля, — невозмутимо поправил Грир, продолжая вышагивать к берегу.
Деревня, как и раньше, казалась пустынной, словно вымершей.
— Вы запретили им выходить из своих домов, не так ли? — Грир сверху вниз посмотрел на Жозефину, явно забавляясь. — И они не выходят, будто послушные трусливые овцы. Что же здесь у вас за мужчины, если они оставляют женщину на растерзание пиратам?
Нахмурившись, Жозефина передёрнула плечами, сильнее кутаясь в шаль, и сдержанно проронила:
— Мои люди знают меня. И доверяют мне, вот и всё.
Дидье почти не слышал их, глядя не по сторонам, а себе под ноги, на ведущую к пристани дорогу, где он раньше знал каждый камушек. Чувство восторженного ликования ушло, осталась лишь горькая опустошённость. Такая же, какую он всем существом почувствовал в душе своего отца.
В душе Франсуа.
Какую он безошибочно угадывал в душе капитана «Разящего».
И Морана.
— Холодно, — почти беззвучно прошептал он и незаметно поёжился.
Но Моран услышал и заметил.
Его ладонь мягко сжала локоть Дидье, и синие тревожные глаза заглянули ему в лицо:
— Эй… ты в порядке?
Дидье только помотал головой, то ли подтверждая это, то ли отрицая, и опять уставился вниз, на серый прибрежный песок, заскрипевший под их сапогами.
— Не знаю, — промолвил он глухо и ощупью нашёл тонкие пальцы Морана, переплетая их со своими. — Спасибо тебе… за то, что ты там сказал… сказал, что я не мог…
Он осёкся, почувствовав, как Моран так же крепко сжимает в ответ его руку, и услышал его будто охрипший голос:
— Но это же правда. Ты не способен… на злое.
«Сама любовь…» — вдруг вспомнил Дидье другие его слова, которых он тогда даже и не разобрал толком. Он резко остановился, а Моран с размаху наткнулся на него, ухватившись за его плечо и близко-близко посмотрев ему в глаза. Чёрные волосы его трепал речной ветер, обветренные губы были плотно сжаты.
Сердце у Дидье странно дрогнуло и забилось.
Грир обогнал их, на ходу похлопав Дидье по спине, и его каблуки простучали по сырым почерневшим доскам пристани. Он чуть приподнял треуголку, прощаясь с Жозефиной, остановившейся чуть поодаль. И свистнул давешнему похожему на галчонка мальчишке, со всей прытью выпрыгнувшему из качавшейся у причала шлюпки, которую, по-видимому, караулил здесь по приказу Грира. Тот небрежно швырну ему сверкнувшую в воздухе серебряную монетку.