Джед прислонился к стене рядом с печкой и левой рукой стал скручивать сигарету. Судя по той стороне его лица с оливково-коричневой кожей, которая не была покрыта рубцами от ожогов, когда-то он был замечательно красив. Теперь он напоминал собой дерево, опаленное молнией. Кожа правой половины лица была страшно сморщена, правый глаз прикрыт повязкой, кисть правой руки скрыта под кожаной перчаткой. Но единственный глаз смотрел на Тэмпи сурово и оценивающе, как будто Джед старался определить, насколько она могла быть им полезной.
– Не знаю, можно ли что-то сделать теперь, – резко сказал он. – Если бы она приехала раньше, мы могли бы начать борьбу своевременно.
– Она была в больнице, – вмешалась Хоуп, – и наше письмо пришло с опозданием.
– Прошу прощения, – бросил Джед.
Он сел в огромное кресло у огня. Кристина забралась к нему на колени. Хоуп налила в кружки пенящееся пиво.
Дверь отворилась, и вошли двое мужчин. Хоуп представила одного из них:
– Берт Свонберг, отец Занни.
Глядя на этого высокого человека, казавшегося еще выше из-за величественной осанки, на его редкие седеющие волосы, на глубоко посаженные глаза под косматыми бровями, на все его широкое лицо, Тэмпи думала: «Это кровь, которая окрасила в темный цвет кожу Кристины. Это кровь Занни. И все же Кристофер любил ее. Но как можно любить человека, так резко отличающегося от тебя самого?» Она была удивлена, что, хотя ей раньше не приходилось так близко соприкасаться ни с кем из черных, она сейчас не испытывала к ним неприязни.
Мысли ее были прерваны словами Хоуп:
– А это Пол Свонберг. Он женат на Мэй, сестре Занни.
Пол ростом был ниже Берта, более коренастый, более энергичный, с более светлой кожей и более резким голосом.
Они оба вежливо поздоровались. И хотя Тэмпи ничего не могла прочитать на их лицах, она почувствовала, что они, так же как и остальные, настроены к ней враждебно. Сможет ли она когда-нибудь прорваться через заслон, который они возвели? И все же Кристофер считал их своими друзьями, и он любил Занни. При мысли о Кристофере взгляд ее перешел на Кристину, свернувшуюся калачиком на коленях Джеда. Ради Кристофера она должна попытаться понять их. Ради того, чтобы иметь право жить, она должна заслужить его прощение, даже если он никогда не сможет ее простить.
– В газетах есть что-нибудь об этом деле? – спросил Пол.
Пастор утвердительно кивнул и вытащил из кармана смятый листок.
– Вот заметка о том, что Ларри оскорбил полицейского. И при этом, конечно, «непристойно ругался».
Пол зло рассмеялся.
– Ларри вообще никогда не ругается. Он говорил, что только встал между Евой и сержантом полиции, когда тот хотел вытащить ее из дома. Это сержант ударил его так, что сбил с ног.
– А ты слышал это от него самого?
– Нет. Том Гэлвин рассказывал: сын Сэма отвез Ларри на своем грузовике в Ньюкасл, но оказалось, что полиция караулила его у дома Хоуп. Тогда другой парень, какой-то белый, вызвался подвезти его до Сиднея.
– И куда же он там денется?
– В Сиднее живет сестра Сэма.
Пол стукнул кулаком по столу.
– Да ведь полицейские и там разыщут его. В Сиднее всегда следят за аборигенами, даже если они вообще ничего не делают.
Берт слегка толкнул Пола локтем, но остановить его было уже невозможно.
– Я не могу сдерживаться, несмотря на то, что в гостях у нас леди. Но если она намерена помогать нам, ей следует знать, что это не какой-нибудь телевизионный фильм, где в результате все кончается благополучно к общему удовольствию ханжей. Все далеко не так просто, когда дело касается нас, аборигенов. Если уж мы попадаем в заваруху, для нас это никогда хорошо не кончается, независимо от того, виноваты мы или нет. В этой стране быть аборигеном – уже преступление.
Берт положил руку ему на плечо и сильно сжал, но голос его прозвучал мягко и убедительно:
– Мне кажется, ты уже все сказал, Пол. Леди вовсе не интересно слушать обо всех наших проблемах.
Пол слегка отстранился от него.
– Если она собирается помогать нам, то рано или поздно ей придется об этом услышать, и мне кажется, чем скорее, тем лучше. Hе к чему ей обольщаться, будто по мановению ее лилейно-белой руки произойдет чудо. Для аборигенов чудес не бывает, это уж точно.
Он потянулся за оплетенной бутылью с пивом и налил себе еще одну кружку.
– По закону мы теперь имеем право пить в барах. А знаете, что произошло, когда однажды в Уоллабе я зашел в бар? «Убирайся, черномазый ублюдок!» – завопил бармен, а другой белый подставил мне подножку, когда я уже был у двери. Это мне-то, прошедшему всю войну!
Какие у нас, аборигенов, права? Никаких. У нас отобрали нашу землю. У нас отняли наши имена. Я не знаю песен моего народа, я говорю на языке белых. Вот ваша внучка, – указал он пальцем на Тэмпи, – аборигенка. А знаете ли вы, что в конституции нашей страны нет даже упоминания об аборигенах как о народе, имеющем законные права наряду с народами любой другой расы? Нас даже не учитывают при переписи населения. Знаете ли вы, что меня теперь могут признать гражданином Австралии лишь в случае, если я подпишу документ о том, что обязуюсь не иметь ничего общего с моими братьями по крови, проживающими в резервациях?
Берт вдруг засмеялся, сотрясаясь всем телом.
– Хоть ты и мой зять, Пол, но я должен сказать, что, когда ты входишь в раж, ты совсем теряешь голову. Леди может подумать, что ты ищешь повод к ссоре.
– О господи! – взорвался Пол. – Разве хоть одна женщина в мире, черная или белая, может быть настолько глупой, чтобы подумать, будто человек способен искать повод к ссоре, когда полиция выбросила его жену, детей и тещу из их дома, из дома, который был пристанищем для них и для их предков, из дома, в котором они жили дольше, чем любой из этих белых подонков живет в Уоллабе; когда сын его вынужден бежать и скрываться лишь потому, что поступил так, как поступил бы любой честный парень, если бы он увидел, что его семью сгоняют с насиженного места?! К чему же вводить в заблуждение леди, которая хоть и приехала сюда, но презирает нас так же, как и другие белые. Мы все время ведем себя неправильно. – Он снова стукнул кулаком по столу. – Я давно говорил: единственный способ отвоевать для себя безопасность – это начать за нее бороться. А ты, Берт, тогда побоялся, вот теперь и смотри, как оно обернулось.