Рассмотрение же формы авангардного джаза, т. е. средств и способов передачи самого музыкального текста, позволяет судить о степени оригинальности (или тривиальности) этой музыки, а значит, и о степени ее доступности при восприятии, а также о специфике необходимой для ее восприятия апперцепции.
Мы выяснили, что «среднестатистическая» композиция авангарда обладает не только чисто джазовыми элементами, но и всеми атрибутами современной серьезной музыки; ей свойственна также высокая степень непредсказуемости развития, т. е. низкая эстетическая нормативность. Все это затрудняет образование в музыке свободного джаза типических и легко опознаваемых стилистических элементов, стереотипных мелодических и ритмических фигурации. Не-каденционность, безрепризность, ритмическая нерегулярность этой музыки также не способствуют быстрому постижению логики ее музыкального развития. К тому же новый джаз почти не использует традиционных ладовых и ритмических принципов формообразования. Ко всем этим элементам «эстетики избегания» нужно добавить еще и нередкий атематизм композиций свободного джаза.
Но несмотря на некоторую размытость эстетических границ нового джаза, его слушатель всегда обладает четкими опознавательными ориентирами, которыми служат специфический интонационный фонд, особенности его музыкальной фактуры (главным образом ее тембральные и ритмические компоненты), а также свинг самой различной степени интенсивности и качества. (Конечно, и в новом джазе есть свои штампы и «общие места», но в его музыке по части распознается не целое — тема, например, — а лишь личность импровизатора, его индивидуальный стиль.)
Таким образом, технологический аспект нового джаза не позволяет использовать для его восприятия апперцепцию, сформировавшуюся при восприятии другого типа серьезной музыки. Даже слушательский опыт, основанный на восприятии различных авангардистских неджазовых музыкальных направлений или импровизированной неджазовой музыки, не обеспечивает адекватного восприятия нового джаза — как не обеспечивает его и слушательский опыт, выработанный восприятием классического джаза (джазового мейнстрима). Обладание различного рода неноводжазовым слушательским опытом может лишь способствовать процессу формирования специфически фри-джазовой апперцепции или затруднить протекание этого процесса (в зависимости от родственности языку авангарда уже освоенных слушателем музыкальных языков).
К группам родственных новому джазу языков можно отнести язык традиционного джаза и язык любой неджазовой импровизированной или алеаторической музыки (как современной европейской, так и самых экзотических фольклорных ее разновидностей), причем родственность эта прослеживается по различным структурным осям самой музыки. Если связь свободного джаза с джазовой традицией осуществляется по синтагматической — имманентной ему — оси через интонацию, тематизм, свинг, звукоизвлечение, то его новоевропейские и инокультурные связи проходят по парадигматической оси новоджазовой композиции (через принцип формообразования и синтаксические модели порождения музыкального текста). Несомненно, что синтагматика является также главным структурным принципом порождения новоджазовой формы.
Но, конечно, само возникновение и развитие новоджазового языка, а также появление гомогенной слушательской группы, ориентированной главным образом на свободный джаз, явилось прежде всего следствием особенностей социокультурной динамики афроамериканской этнической группы на протяжении второй половины XX века.
Наличие двух джазовых эстетических систем (старой и новой) воспринимается представителями радикальной части афроамериканской этнокультурной группы как явление своеобразного музыкального билингвизма — явление сосуществования двух музыкальных языков, отличающихся различной социально-коммуникативной функцией в обществе. Язык старого джаза нередко ассоциируется молодой негритянской интеллигенцией (довольно однородной этнокультурной подгруппой) с культурными ценностями истеблишмента, вызывая упреки в охранительстве, тогда как новый джаз, разрабатывая отличный от стандартного (классического) джаза язык, наделяется ею иной общественной функцией — неприятия и протеста; он становится символом борьбы за расово-культурную самобытность, символом противостояния афроамериканских эстетических и культурных ценностей иным, репрессивным субкультурам, воспринимаясь как музыка культурного сопротивления.