— Не меня блогодари, Василь, сказал бандурист, благодари того, кто не поскупился вынуть из гамана [28] сотню дукатов: он, а не я, вызволил тебя из неволи!
— Разве ж я его не благодарю? говорил Василь Невольник, взглянув на Череваня. — Монахи звали меня в монастырь — я таки и грамотный себе немножко; казаки звали меня в Сечь — не год да и не два отамановал я над Каневским куренем, пока не попался в проклятую неволю, и все гірла знаю, как свои пять пальцев; но я ни туда, ни туда не захотел, а сказал: Нет, братцы, пойду служить тому, кто вызволил меня из бусурманской неволи; буду у него конюхом, буду у него последним грубником [29]; пускай знает, что такое блогодарность!
Черевань слушал его с видимым удовольствием. — Ка-зна-що ты городишь, бгатику! сказал он, однакож. — После Корсуни, Пилявцев и Збаража [30], мы червонцы приполами носили. Ну, сядем же, сядем, гости мои дорогие, да выпьем за здоровье пана Шрама.
И, выпивши, он опять обратился к своему доброму делу: — Что об этом толковать, бгатцы? Когда пришел ко мне Божий Человек, да спел свою песню про невольников, как они погибают там на галерах, да рассказал, что и Василь наш там же мучится, — так я готов был последнюю сорочку отдать на выкуп! ей Богу, бгатцы, так!
Но тут Шрам повел беседу о другом. Он обратился к Божьему Человеку:
— Ну, скажи ж мне, батько, — ты везде странствуешь — что слыхать у нас за Днепром?
— Слыхать такое, что лучше и не говорить: меж казаками никакого ладу: один направо, а другой налево.
— А старшина ж и гетман у вас на что?
— Старшины у нас много, да некого слушаться.
— Как некого? А Сомко?
— Что ж Сомко? Сомку тоже не дают гетманствовать.
— Как же это так?
— А так, что лукавый искусил на гетманство седого старика Васюту Нежинского. Много казаков и на его стороне, сильна его рука и в царском дворе — и там за него стараются. А Сомко, видите, не хочет никому придите поклонимся; надеется взять правдою свое. Вот, как не стало миру меж старшими головами, так и казаки пошли один против другого. Столкнутся где-нибудь в шинке или на дороге: «Чья сторона?» — «А ты чья?» — «Васютина.» — «Убирайся ж к нечистому, боярский подножек!» — «Нет, убирайся ты, Переяславский крамарь!» Это, видите, против того, что у Сомка есть крамныя коморы [31] в Переяславе. Вот и схватятся...
Слушая такой неутешительный рассказ, наш Шрам и голову повесил: стеснили ему сердце эти новости.
— Да постой же! сказал он, ведь Сомка ж избрали гетманом в Козельце?
— Избрали, и сам преосвященный Мефодий был там, и приводил казаков к присяге гетману Сомку; а после опять все расстроилось; а расстроилось, коли хочете знать, от Сомковой прямоты, а иные говорят — от скупости. Ну, я Сомка знаю не за скупого. Теперь-то он казну свою бережет крепко, только на добрые дела, на общую корысть, а не из скупости.
— Какое же кому дело до его казны? спросил угрюмо Шрам.
— А такое, как и до крамных комор. Зависть! Но тут вот откуда подул нехороший ветер. Отец Мефодий надеялся заработать у Сомка за казацкую присягу какую-нибудь сотню червоных на рясу, а Сомку и не в догад. Ну, оно и ничего бы, да тут Васюта Золотаренко подвернулся с искушением. Водился он в старые годы с Ляхами, звался у них паном Золотаревским, и научился всякому пронырству. Брякнул кисою перед владыкою; тот и смастерил какую-то грамоту в Москву [32], а тут и по гетманщине пустили говор, что Козелецкая рада незаконная. «Надобно, говорят, созвать новую, полную раду, на которой бы и войско Запорожское было, да избрать такого гетмана, которого бы все слушались.» А то Васюта ищет себе гетманства и не слушается Сомка, а Запорожцы гетманом Бруховецкого зовут...
— Бруховецкого! вскрикнул Шрам. — А это что еще за проява [33]?
— Проява на весь свет, сущая сказка, да совершается перед глазами, так поневоле поверишь. Вы знаете Иванца?
— Еще бы не знать чуры Хмельницкого! отвечал за всех Шрам, который слушал рассказ Божьего Человека с нетерпением, и, казалось, пожирал слова его.
— Ну, слыхали вы и про то, что он поссорился с Сомком?
— Слыхали, да что в этом?
— Кажется, Сомко назвал Иванца свиньею, что ли? вмешался Черевань.
— Не свиньею, а собакою, да еще старою собакою, да еще не на самоте или там как-нибудь под веселый час, а перед всею генеральною старшиною, на домашней раде у молодого гетмана!
29
Истопником. Груба — печь, но не та, в которой готовят пищу: та называется и у Малороссиян печью.
32
«Летопись Самовидца», изданная Обществом Истории и Древностей Российских, очень выразительно говорит о недостойных поступках епископа Мефодия, стр. З5: «Епископ Мефодий, который на той раде был и до присяги приводил, также и Васюта, полковник Нежинский, описали Сомка гетмана, же (что) конечие по Орду посылает, хотячи изменити, что была неправда»; стр. 41: «Епископ Мефодий протопопу послал, при этих же посланных от себе, стараючися о их згубе». (т. е. о гибели Сомка и его приверженцев). В этих доносах епископ Мефодий является ревностным слугою Московского правительства и Бруховецкого, но когда Бруховецкий, 4-ю статьёю так называемого Московского договора выразил желание, чтобы в Киев присылаемы были митрополиты из Москвы, он начал бунтовать народ против одного и другого. Бантыш-Каменский выписал речь его из малороссийских дел Коллежского Архива, и напечатал в своей «Истории Малой России» ( т. II, стр. 83, изд. 1842). Вот она: «Малороссияне! доколе будете повиноваться тирану (т. е. Бруховецкому), посягающему на дрогоценнейшее ваше наследие, на ваши права, кровию предков приобретенные? Доколе будете терпеть от него безпрестанные обиды и поругания? Ответствуйте мне: кто даровал ему власть назначать начальников ваших и лишил вас права избирать их свободными голосами?.. Малороссияне! вы зрите сии неправды и пребываете в бездействии. Уже время сбросить тяжкие оковы, носимые вами. Да падет враг спокойствия вашего», и пр. Бруховецкий испугался и употребил все средства, чтобы расположить к себе епископа. Тогда Мефодий оказался явным врагом Московского правительства. В малороссийских делах Коллежского Архива хранится следующее письмо его к гетману, против которого он недавно еще восстановлял народ: «Для Бога, не плошай. Теперь идет торг о нас: хотят, взявши за шею, выдать Ляхам. Окружай себя более Запорожцами, укрепляй также своими людьми порубежные города. Утопающий хватается за бритву для своего спасения. Безбожный Шереметев ныне в тесной связи с Ляхами и Дорошенком. Остерегайся его и Нащокина. Мила мне отчизна. Горе, если поработят оную Ляхи и Москали! Лучше смерть, нежели зол живот. Страшись иметь одинакую участь с Барабашом.» (Ист. Мал. Росс. Бант.-Кам., т. II, стр, 98.). Далее Бантыш-Каменский рассказывает, что епископ Мефодий был лишен епископского сана, отправлен в Москву и кончил жизнь свою под стражею. (Там же, стр. 102.)