«Ох ты!» — Речница снова ступила в воду, чтобы стащить судёнышко с отмели. Впопыхах она взяла слишком близко к противоположному берегу, и её вынесло к устью одного из бесчисленных ручейков, впадающих в Карну, к моховым кочкам, покрывающим завалы полуистлевших ветвей и тростника. В кустах что-то взвизгнуло, запыхтело, и топочущее стадо ушло в дебри, так и не показавшись на глаза. Осталась лишь изрытая земля вдоль ручья, вырытые и обгрызенные корни и груда расколотых раковин — чёрных, замшелых, колких. Хурги были тут — искали всё, что годилось в пищу, бороздили завалы плавника клыкастыми рылами, но шум и плеск их спугнули.
«Отдохну здесь,» — подумала Кесса, вытаскивая лодчонку на берег. Эльфийский «корабль» был легче тростинки, Речница только удивлялась, как он не переворачивается на волнах. Мутноватый тёплый ручей странно пенился и больно щипал свежие царапины и медузьи «укусы», и Кесса огляделась, разыскивая место посуше. Ничего не нашла.
«Хурги едят всё…» — странница потрогала осколки раковин. Ни на что путное эти мелкие обломки не годились — но под ними, среди зеленовато-серого ила и каменной крошки, что-то яркое сверкало из-под воды. Кесса выхватила из грязи кусочек камня, повертела его в пальцах и мигнула — тяжёлая тёмно-красная галька с чёрными крапинками торчала из зеленоватой породы, блестя окатанным боком. Кесса охнула.
— Камешки древней реки!
Пустая порода, цветом схожая с местным илом, но несравненно более твёрдая, облетала неохотно. Помогая себе рукояткой ножа, Кесса выломала ещё несколько кусков. От удачного удара камень пошёл трещинами, открыв галечные россыпи, и странница принялась выбирать их, счищая серую грязь. Обломок за обломком ложился на мокрый мох — тёмно-красные, серые с волнистыми разводами, зеленоватые и жёлто-крапчатые камешки, тяжёлые, гладкие, сверкающие.
«Хватит!» — Кесса с трудом оторвалась от выковыривания гальки, собрала все кусочки на ладонь — они немало весили и не хотели лежать на дрожащих пальцах, пара камешков тут же упала в ил и зарылась в него.
— Хвала тебе, Карна, тёмная река, — прошептала Кесса, прижимая камни к груди. — И тебе, Река-Праматерь.
Яшмовая галька со дна древних рек холодила руку. Странница не знала, какова цена этих обломков, — такое в Фейр не привозили, разве что Речник Фрисс или синдалийские купцы могли рассказать о загадочных самоцветах, добываемых далеко на востоке… или глубоко в Хессе. И никто не говорил, что бесценная яшма может валяться под ногами, в сером иле, там, где хурга поддевает её рылом, а ракушки прирастают к ней боками…
…Берега Карны сблизились так, что широкие кроны папоротников на берегах сомкнулись, и оплетающие их лианы переплелись. Кесса, проплывая по сумрачному зелёному туннелю, слышала, как возятся в ветвях шонхоры, и видела, как яркими молниями вспыхивают на лету перистые змеи. Клубки икры, облепившие каждый куст, раздулись и начали трепыхаться, — что-то готовилось к вылуплению, и странница, едва успевающая отмахиваться от жгучих щупалец, приуныла. «Почему никто не ест медуз?!» — думала она, в очередной раз проплывая под низкими ветвями и пригибаясь, чтобы не измазаться в слизи. «Их так много…»
Фамсы стайками носились над водой, хватая мошкару на лету, а внизу, в мутной желтовато-бурой воде, скользили узкие тени. Кесса опустила руку в воду — холодная рыбина потыкалась в пальцы и проплыла мимо. Лодка виляла меж отмелями, где-то на обсохших выступах серо-зелёного камня уже выросла трава, да и самые глубокие места Кесса могла бы перейти вброд, не окунувшись и по грудь. Полноводная Карна понемногу превращалась в мутный ручей, истоки были близко, и странница сокрушённо вздыхала, глядя на лодку. Плыть оставалось недолго — а моховой лес тянулся на много дней пути — до самой границы. Моховые кочки, поросль папоротников, завалы гниющих ветвей и чёрные окна бездонного болота, — куда бы Кесса ни взглянула, она видела, какая дорога её ждёт, и радоваться было нечему.
Перевалило за полдень, лес утонул в жарком мареве, и шонхоры с прогретых солнцем ветвей спустились к воде. Кессу они не замечали — пролетали мимо, едва не задевая её крыльями. Иногда им везло, и на дерево они возвращались с трепыхающейся рыбкой в зубах, но чаще разинутая пасть хватала лишь воду. Речница села на дно лодки и благодушно смотрела на ящеров. Её разморило от жары, и если бы не канзисы, лениво плывущие над рекой, она сняла бы и броню, и рубашку. «Поспать бы,» — вздохнула она, отталкиваясь от очередного валуна, выступающего из воды. «Но надо смотреть за мелями…»
На берегу оглушительно затрещали кусты, истошный визг взвился и затих, сменившись клёкотом и бульканьем. Шонхоры попадали с ветвей, на лету расправляя крылья, и шмыгнули в самую густую тень, под защиту медузьих щупалец. Кесса вздрогнула, замерла, прислушиваясь к воплям из зарослей. Шум не стихал — там кто-то ревел, булькал и рокотал, и за кустами виднелись мелькающие яркие пятна. Громко и сердито зашипел невидимый за деревьями хеск — судя по голосу, Яймэнс.
Вытолкнув лодку на отмель, Кесса ступила на мягкий промокший мох. Почва слегка дрожала под ногами — слишком много воды и слишком мало земли тут было. Но кусты нашли, где вырасти, а странница — где спрятать лодчонку, и теперь она, затаив дыхание, пробиралась по болоту. Яркие пятна колыхались совсем рядом, в паре десятков шагов от берега, и редкие кусты и стволы папоротников уже не скрывали их.
На поляне с поломанными кустами столпились хески — и таких Кесса раньше не видела. Это были жабы — огромные, раздутые и пупырчатые, с тёмно-алыми боками в жёлтых разводах. Двое из них держали в лапах копья. В толпе топорщились яркие гребни — там были не только жабы, но и здоровенные плоскохвостые ящерицы с большими тяжёлыми головами, стоять на двух ногах им было непривычно, и они опирались на кисти рук. Все существа — десятка три, не меньше — сгрудились вокруг истёрзанной туши крупной хурги и остервенело рвали её на части. Ящерицы вцепились в шкуру зверя зубами и тянули к себе, мощными ударами хвостов отшвыривая жаб, если те пытались подойти. Те сердито рокотали, раздувая брюхо, и тянули лапы к мясу. Одной удалось ухватить клок внутренностей, и она тут же сожрала их. Соседи с гневным бульканьем подступили к ней, одна из ящериц — ей придавили хвост — обернулась и молча кинулась на измазанного кровью хеска. Тот беспомощно взмахнул лапами — удар опрокинул его на спину, и ящер, не тратя времени на добивание, оторвал кусок мяса от живого тела. Кесса закусила губу и плотнее прижалась к дереву — «лишь бы не заметили!»
Над толпой, не обращая внимания на шум и летящие брызги крови, стояли двое Яймэнсов, раздетых догола — даже бус на них не было — и перепачканных тиной, а над ними, сложив за спиной тёмные крылья, возвышался рослый мохнатый хеск с головой гиены. Буровато-рыжая шерсть в узких чёрных полосах была измазана грязью и кровью, слиплась и потемнела, одежды у хеска не было — только широкие кованые браслеты, и те — едва заметные под слоем ила и мха. Существо смотрело на хесков, копошащихся на поляне, и молча скалило клыки. Яймэнсы шипели, глядя на него, потом один быстро произнёс несколько слов — вроде на Вейронке, но в горле у него так клокотало, что Кесса ничего не разобрала. Второй ответил, сбиваясь на шипение и клёкот. Крылатая гиена перевела горящий взгляд на него, рявкнула — негромко, но Яймэнс попятился и пригнул голову — и провыла что-то невнятное, указывая лапой на дальний берег — и немного вниз по течению.
Ящерицы, не вмешиваясь в разговор, жадно пожирали мясо, — и одна из копьеносных жаб решилась подойти, но взмах хвоста заставил её остановиться. Гневно булькнув, она чуть попятилась — и насадила ящера на копьё. Раненый заклокотал, содрогаясь в агонии, светло-розовая кровь хлынула из пасти. Две жабы, не теряя времени, схватили умирающего за лапы, с силой потянули. Захрустели кости, хеск задёргался сильнее. Его сородичи, забыв о мясе, вскинулись, раздувая горловые мешки, и извергли белесую жижу. Она, застывая на лету и расплетаясь на тонкие нити, накрыла жабу с копьём, и та затрепыхалась и тонко заверещала. Один из ящеров отшвырнул пирующих жаб, впился зубами в торчащую из сети лапу. Кесса зажмурилась.