Либо оба, либо никто.
Вцепляюсь в него мёртвой хваткой. Мы почти одно тело, и наши мысли проносятся единым вихрем. Одна жизнь на двоих.
А это больно.
Ну, ещё бы. Раздирать сердце на две половины безумно больно. Но иначе будет ещё больнее.
— Что ты сделала?
Мы лежим на пляже, волны лижут нам ноги. Дейл тяжело дышит, а мне ещё хуже. Теперь мы словно сиамские близнецы, и если что-то случится с одним из нас, то второй разделит участь. Этакая судьба на двоих. Нехорошо обрекать его на такое, но позволить умирать ещё хуже.
Я сама не понимаю, откуда всё это знаю. Идея сама в голове возникла. Словно из ниоткуда. Сердце на двоих, жизнь на двоих. Мне это кажется знакомым, до боли знакомым.
На вершине утёса стоит девочка в белом платье и машет рукой. Мне мерещится, что у неё ветка в волосах. С такого расстояния не очень понятно, и всё же… Возможно ли?
— Что ты сделала? — повторяет Дейл.
— Сама не знаю, — сказала я, — Внезапно торкнуло, вот и всё…
— То есть ты совершила чудо, и сама не понимаешь, как у тебя это получилось и как ты вообще до такого додумалась? — рассмеялся Дейл.
— Как бы то ни было, теперь мы сиамские близнецы. А это значит, что, возможно, друг без друга мы не сможем.
— А я итак без тебя не могу, — серьёзно сказал Дейл, — Так что надеюсь, что вакансия в гостинице свободна.
====== Последняя песня ======
Садовник ушел на пенсию, и его место занял Дейл. В его руках сад расцвел буйной и дикой красотой, неконтролируемым шиком девственной природы. Он ничего не делал, за него работали дождь, сырая земля и ветер. Владелица гостиницы решила оставить мне её в наследство, а я продолжала стирать, убирать и сушить бельё. Иногда я готовила, и у меня не очень получалось, честно говоря. И повариха, и горничная были уже старыми и слабыми здоровьем, но дискомфорта им это не причиняло. Достаточно было полежать в своей комнате, открыв окно и вдыхая солёный запах океана и слушая крики чаек, как все недуги уходили. Я это и на себе проверяла.
Выглядеть лучше я не стала. Начала замечать, что в наших с Дейлом чертах проявлялось некоторое сходство. Едва уловимое, но всё же оно было. Изгиб бровей, взгляд, движение губ, чернота волос и тень от ресниц. Мы почти всё время были вместе. Иногда сидели на крыльце и молчали, глядя на сад и небо, подставив себя порывам холодного ветра. Порой он притаскивал гитару и пел песни собственного сочинения. Странные то были баллады и печальные. Но эта печаль была светлой. Я читала вслух томик японской поэзии, а он слушал, закрыв глаза. И время тогда текло медленно, как вода в озере, и наши мысли угадывались друг другом. Японская поэзия как никогда подходила этому настроению. В рассвет или закат мы уходили на пляж, ходили по песку босиком, погружая ноги в воде. Всегда одевались легко, в любую погоду. Собирали ракушки и камни, искали дельфинов и слушали крики чаек. И снова молчали. Мы вообще редко разговаривали друг с другом, потому что итак знали, кто о чём думает.
То была не страсть, просто желание едва соприкоснуться руками. То была не любовь, а двойное начало, схожее в своей диметральной противоположности. То было не влюбленость, а соединение двух кусочков мозайки. То были не романтика, а разговоры о сказках, бесконечности и спиралях галактик на песке.
Хозяйка говорила, что мы похожи на пожилую пару. Словно мы прожили вместе двадцать лет. А мы прожили вместе гораздо дольше: тысячи жизней и страшных снов. И вышли оттуда непобедимым единством.
Честно? Я скучаю по ребятам. По Зои и её необузданной дикости, по троице парней, странных, причудливых, непонятных, по Клариссе и её сверкающим очкам, по дикарке Габриэль, по взбалмошному и простому Ромео. По весёлому и придурковатому Герману, вспыльчивой и брезгливой Рише, по своенравной Мире. По чаепитии в клубе шахмат и болтовне девчонок. Даже по Нэнси и её компании. Даже по парню с заправки. По родителям, которые были похожи на нас с Блейном. И ещё по кому-то, но вспомнить не могу, кто именно незримо присутствует порой в моих мыслях. Иногда я посылаю им письма в виде бумажных самолетиков. Долетит или нет — уж не знаю.
И по тем летним денькам на веранде я тоже скучаю. Мне не хватает мокрой весны и брызг в лужах, холодной и снежной зимы, золотой осени. Не хватает причудливых снов, белоснежной палате, заросшему саду и кричащим надписям.
Воспоминания былых дней навсегда останутся в моей памяти как самые тёплые и самые светлые. И лучше пусть они будут такими, потому что если я вернусь, то всё испорчу и они окрасятся в черный.
У меня глупая надежда на то, что они прочитают письма. Странно, правда? Это ведь не письмо, оставленное под деревом, а самолетики. Они так похожи на чаек. И эта ассоциация тоже режет мне по сердцу.
Однажды одним осенним днём я шла по улицы, держа над головой зонт. В небо стремительно летел кем-то упущенный воздушный шар. Такой ярко-красный на фоне серости, неистово влекомый маячившими просторами. Впереди тянулись вереницы домов, караваны крыш, шеренги старых стен. Везде были развешены гирлянды, где-то играла шарманка, загорелый южанин продавал жаренный каштан, пахло выпечкой. В окнах горел свет, зажигались первые фонари, в кафе у окна сидел задумчивый парень с ноутбуком и дымящейся, явно забытой кружкой кофе и рассеянно смотрел на улицу.
Навстречу мне шёл Ромео. Смуглый, черноволосый и черноглазый, с пушистыми ресницами и курносый. С джинсами, рваными в коленях, в спортивной куртке. Кивнул мне и уже собрался было пройти мимо, как вдруг остановился, как вкопанный.
— Клэр? — пораженно спросил он.
— Как ты меня узнал? — рассмеялась я, — Я постарела лет на двадцать, не меньше.
— Да, ты очень изменилась, — кивнул Ромео, — И всё же это ты.
— А тебя выписали?
— Ну да. Я восстанавливался в реабилитационном центре, но это уже было лишней мерой предосторожности. Я-то знаю, что рецидива больше не будет.
— Да, ты победил. Поздравляю.
— Ты тоже победила. Сделала то, что казалось невозможным. Большая ответственность, но игра стоит свеч.
— Да. Но я скучаю. Как там у вас? Изменилось что-нибудь?
— Конечно, изменилось. Зои с Эриком сейчас в реабилитационном центре. Живут на пособие и не жалуются. Кларисса сильно недосыпает и скрывает это от врачей и друзей. Но я-то замечу. Закончила школу, устроилась на автомойку. Габриэль тоже закончила школу и учится на бухгалтера. Очкарик учится на педагога. Саймон работает в приюте для животных, Грег продает поделки. Мисс Алингтон стала главврачом.
— Я не это спрашиваю, — махнула я рукой, — Что ты всё о работе, учебе… Какие они сейчас?
— Зои с Эриком спелись. Я с ними иногда переписываюсь. Эрик хочет стать свободным художником. Он присылал мне свои картины. Странные, но яркие. Зои теперь намного лучше, но она потерянная. Больница оставила в ней след. Хотя, если бы она не попала сюда, сейчас ей бы было намного хуже. Кларисса нормально. Парень появился, хочет выйти за него замуж и смотаться с ним в Аризону. Габриэль теперь стала общительной, веселой, научилась самовыражаться через разговоры. Честно говоря, теперь ей гораздо лучше и я этому несказанно рад. Очкарик каким был, таким остался. Любит детишек и это взаимно. Саймон подобрел и стер рисунки с рук. Он мне белую кошку подарил. Красавица и очень добрая и ласковая. Грег нашел себя в рукоделии. У него настоящий талант, скажу я тебе. Мисс Алингтон ужасно устает, но всё такая же добрая и надёжная. Только теперь ещё и честная. В смысле, никакого сокрытия и контрабанды.
— А ты-то сам как?
— Говорю же, выздоровел. Да и понятно было ещё тогда, когда ты была со мной. Как приеду, буду работать в магазине родителей. Знаешь, впервые за столько лет я наконец-то счастлив.
— И спокоен. Не импульсивен, как раньше.
— Повзрослел.
— Ну… Да.
— Чего такая грустная?
— Скучаю. Хочу вернуться.
— Так чего ты ждёшь? Теперь уже можно. Ну же, пошли.