Репьёв поставил жёсткие сроки: ровно через сутки грузовик должен был прийти, чтобы перетянуть кунг на новую точку. Поэтому за остаток светового дня и завтрашнее утро следовало инструментально привязать все пять археологических объектов, разбросанных по округе. Прикомандированные тридцатилетние контрактники оказались сообразительными и, хоть теодолита прежде никогда не видели, понятие о картографии имели по долгу службы. Главное было — правильно поставить перед ними задачу. Сержант носил фамилию, из-за которой наверняка и попал в пограничники, — Рубежов.
— Мы твердолобые, — предупредил он, убеждённый, что имеет дело с учёным человеком. — Вы нам растолкуйте, что делать. А то мы умеем только быстро бегать, стрелять и ломать кости.
— А танцевать? — спросил Терехов.
— При чём здесь танцы? — опешил сержант.
Во всем чувствовалось Репьёвское воспитание: тот говорил примерно так же, если речь шла о том, что должен уметь настоящий вояка. Однако они явно скромничали, поскольку второй погранец, рядовой Ёлкин, довольно скоро отыскал на местности геодезический пункт — особый знак, оставленный предыдущей топосъёмкой, и работа началась.
Бегали они и в самом деле хорошо, причём опасались оставить оружие в кунге и носили автоматы за спинами, подсумки и штык-ножи на ремнях и ничуть этим не тяготились. Просьбы исполняли безукоризненно, в чём тоже ощущалась Жорина подготовка и желание всё делать лучше других. Терехов наказал почаще осматриваться и сообщать, если заметят серую лошадь, сам он видел окружающее пространство больше через трубу теодолита, да и то перевёрнутым.
К вечеру они завершили уточнение координат как раз тех объектов, что были у озера, где Андрей пытался поймать лошадь, однако кобылица исчезла. Он решил, что серая ушла низиной к Ак-Алахе, но заметил одну странность: сначала отчётливо услышал тихое ржанье и цоканье кованых копыт о камни, потом случайно обнаружил, что оставленный на камне хлеб съеден. Пять минут назад лежал, а тут нету, да ещё и просыпавшаяся соль вылизана, отчего остались влажные следы, не успевшие просохнуть. Полное ощущение, что кобылица стала невидимкой или передвигается ползком между камней; в любом случае бродит где-то рядом и точно выбирает время, чтобы не показываться на глаза людям. Увлечённый работой, он мог и не заметить её, но зоркие пограничники бдели и были на страже.
— Лошадь не видели? — недоумённо спросил их Терехов.
— Лошадь не наблюдаем, — был ответ. — На горизонте появились козлы.
— Какие козлы?
— Горные, — сержант Рубежов указал на ближние скалы. — Козероги. В пределах досягаемости прямого выстрела.
— Это бараны, — не согласился рядовой Ёлкин. — То есть архары. Товарищ учёный, свежатинки хотите?
— Этот район плато объявлен зоной покоя, — строго напомнил Андрей, хотя не прочь был поесть свежатинки.
— Нам стрелять разрешено, — со скрытым сарказмом заявил Рубежов. — Мы защищаем рубежи нашей Отчизны.
Ближе к вечеру начал подниматься туман и съёмку пришлось свернуть, что вызвало протест бойцов: мол, не темно же, ещё часа три можно работать. Терехов объяснил им, что такое оптика атмосферы и какие из-за неё происходят погрешности. Бойцы выслушали молча, взялись готовить ужин, а он прихватил армейский тепловизор и пошёл осматривать окрестности.
Лошадь с помощью прибора он обнаружил почти сразу — паслась там же, у озера, где и днём, только вот в зелёном изображении на экране нельзя было в точности опознать серую в яблоках. Ветер утих, но из низины наносило лохмотья тумана, иногда делая мир однообразно зелёным.
Андрей взял аркан, покидал на прицепной шкворень кунга, чтоб набить руку, затем засёк точное направление, выключил прибор и стал приближаться к озеру, пытаясь сморгнуть запечатлённую зелень экрана. Он почти избавлялся от неё, но, чтоб не сбиться, приходилось вновь включать тепловизор и получать новую, более яркую дозу излучения. Кобылица по-прежнему щипала траву, изредка встряхивала головой и замирала с настороженными ушами — должно быть, слушала ночное пространство. Приблизившись к ней шагов на сто, Терехов подождал, когда с белых заснеженных гор сползёт туча, накроет звёзды, и далее пошёл смелее.
Серая паслась на месте, а он помнил науку старшины ещё со срочной службы: когда все травоядные щиплют и пережёвывают траву, становятся глуховатыми. Пища отнимает слух и их самих делает пищей для хищников. Поэтому он подкрадывался теперь, как к поющему глухарю: едва кобылка вскидывала голову — замирал. От тепловизора в глазах стало зелено, мир словно перекрасился, и сморгнуть это свечение сразу было невозможно. Лошадь уже просматривалась и без прибора, но она тоже была салатного цвета, с крупными ярко-зелёными яблоками, а сверху ещё прикрыта дымчатым туманом, словно попоной. Терехов подходил с подветренной стороны, низкая облачность и вовсе погасила небесный свет и звуки, сделала пространство каким-то нарисованным, однотонным. Шуршание конских губ и треск срываемой травы будто не совпадали с движениями — отставали на полсекунды, вызывая ощущение нереальной сдвоенности мира.