— То есть, — растерянно протянула девушка, — ты хочешь, чтобы все узнали? Я, правда, сама собиралась сказать. Но только тебе.
— Я ведь еще недавно Дитриху говорил, что женщине в армии не место, — ответил Войцех, — Когда баронессу фон Лютцов в мундире увидел. Ошибся я, Клара, прости. Но прятать тебя я не стану. С утра к майору фон Лютцову пойду, с докладом. А после в эскадроне объявим.
— А они это примут? — с сомнением в голосе спросила Клерхен. — Ты уверен?
— Проверим, — усмехнулся Войцех, — но другого выхода нет. Ты мне напомни, зачем ты в гусары пошла?
— Служить Отечеству, — гордо вскинула голову Клара, — сражаться за свободу Пруссии. Девушка имеет не меньшее право любить родину, чем мужчина.
— Так если ты считаешь, что девушка имеет не меньшее право сражаться за Отечество, то и не требуй, чтобы к тебе относились, как к мужчине, — улыбнулся Войцех, — и ты не о том спрашиваешь, корнет.
— А о чем?
— Шпагу тебе подыщем, у кого-нибудь в пехоте может найтись. Но с саблей все равно упражняйся, не повредит. К Яну сходи, он подскажет, что делать, чтобы руки сильнее стали. Но это на крайний случай. Что там фон Зейдлиц про сабли в кавалерии говорил?
— Кавалерия побеждает не саблями, а хлыстом и шпорами, — не задумываясь, отрапортовала девушка.
— А фланкеры — меткой стрельбой и искусным маневром. Фланкеры — наше слабое место, Клерхен. Приглядись к гусарам, собери себе взвод. Учи их. Учи хорошенько.
— Я гусар, а не барышня, — в глазах у девушки сверкнул гневный огонек, губы сжались в линию, — а ты меня из строя вывести хочешь! По дружбе бережешь, или просто жалеешь?
— Дура! — взорвался Войцех. — Я тебя под пули посылаю. В самое пекло. Потому что больше некого. Потому что ты лучшая.
Он замолчал, опустил голову. Притихшая Клара прикусила губу.
— Знаешь, с какой бы радостью я последовал твоему примеру, — тихо сказал Войцех, глядя в землю, — скрыл свое имя, стал в строй рядовым? За ошибки командира солдаты жизнями платят, Клерхен. А мне потом с этим жить. Каждый раз после боя уснуть не могу, думаю, все ли верно сделал. Может, стоило круг сделать, в тыл зайти, а не во фланг? Может, на минуту раньше в карьер рвать? Схватка кровь горячит, ярость глаза застилает. А ну, как заведу эскадрон на верную гибель?
Шеф у меня был, Клара, в Гродненском полку. Кульнев, Яков Петрович. Герой, отец родной, чести и благородства несравненного. Увлекся преследованием, завел полк в дефиле на болоте под французские пушки. Сам погиб, сотню гусар положил. К черту такой героизм!
Но я не могу себе позволить отказаться от этой ноши. Потому что опыта и знаний у меня больше всех. Потому что другой на моем месте наделает еще больше ошибок. Ты поймешь, Клара. И ты справишься. Ты хороший боец, верный товарищ. Командир из тебя выйдет, что надо. Смелый, но осмотрительный. Погибнешь — век себе не прощу. Но под пули пошлю. Потому что выбора у меня нет.
— Спасибо, — улыбнулась Клерхен, — не подведу, герр лейтенант.
Рода
К середине мая фрайкор отошел за Эльбу, к Лауэнбургу. Из Берлина пришел приказ о присоединении корпуса к Российско-Германскому легиону, начавшему формироваться еще в 1812 году, в преддверии войны с Наполеоном, в России, но находившемуся на британском довольствии. Последнее не замедлило сказаться в лучшую сторону на обмундировании и экипировке Черной стаи. Английские ботинки и ружья Браун Бесс после странствий по тылам противника пришлись весьма кстати.
В Лауэнбурге Войцеха наконец нашло письмо из дому. Он уже начинал волноваться за Жюстину. Выглядела она не по годам, но возраст мог взять свое. Впрочем, привычка к труду и не изуродованная корсетом фигура, как оказалось, перевесили, и роды прошли легко. Мальчика назвали Тадеуш Жильбер, здоровья он был крепкого, и письмо Жюстины дышало покоем и счастьем.
Прекрасное настроение Войцеха, навеянное этим письмом, не смогли поколебать даже известия о поражении союзников при Лютцене и Бауцене и отступлении из Саксонии. В Дрездене обосновался Наполеон, но Шемет ни минуты не сомневался, что это ненадолго. Он верил в победу и намеревался принять в ее достижении самое деятельное участие.
Весть о смерти в Бунцлау светлейшего князя Смоленского вызвала у Шемета вздох облегчения. Михайла Илларионович был стар и болен и всеми силами противился участию России в европейском походе. Согласившись для виду с решением императора Александра покончить с Наполеоном раз и навсегда, армию, как и в 1812, задерживал на марше, решения принимал половинчатые и излишне осторожные, интриги плел чуть не на смертном одре. Графа Витгеншетйна, под чьим началом он воевал в Отечественную войну, Войцех в качестве главнокомандующего вполне одобрял. Как относиться к тому, что после Бауцена это место занял Барклай де Толли, не знал, но решил повременить с выводами. О том, что кампанию 1812 года планировал Барклай, Шемет был наслышан.