Новости, конечно, порадовали, но это была капля радости в море бед. На городской площади огласили приказ Наполеона о препровождении «лютцевских разбойников» на каторжные работы. Бывшие студенты, скованные попарно тяжелыми кандалами, должны были отправиться в дальний путь пешком до самого юга Франции.
До отправки заключенных оставалось два дня, и друзья провели их, обшаривая Лейпциг в поисках скрывшихся добровольцев фрайкора. Кроме Эрлиха им удалось отыскать всего троих, один из них, улан, был ранен в руку и горел в лихорадке, двое других в деле по освобождению товарищей участвовать согласились, но ни лошадей, ни оружия у них не было, в город им пришлось пробираться пешком.
— Две сабли, шпага и карабин, — угрюмо констатировал Войцех, оглядев скромный арсенал, сохраненный друзьями, — против десятка мушкетов и тесаков жандармов. Но мы обязаны попытаться. Если устроить засаду где-нибудь на узких улочках, в суматохе кто-нибудь сумеет ускользнуть.
— Ножи и топоры — тоже оружие, — напомнил Дитрих, — их у горожан не отобрали. План самоубийственный, Войцех. Но у меня тоже другого нет. Вопрос, стоит ли пытаться?
— Никогда себе не прощу, что сидел сложа руки, — покачал головой Войцех, — с таким позором и жить не стоит. Или на французов, или пулю в лоб.
— Тебе это не поможет, — скрипнул зубами Дитрих, — мозгов у тебя там нет, вот что я тебе скажу. Клерхен тоже под пули подставлять будем, или без нее обойдемся?
Войцех, опустивший голову и сжимающий виски ладонями, встрепенулся.
— Клару нельзя, — хрипло прошептал он.
— Что «нельзя»? Погубить зря, или за спиной оставить? Ведь не простит даже мертвым.
— И что делать?
— Думать, Шемет, думать. Долго и упорно. Чтобы и совесть чиста, и голова цела. И лучше сделать немного, чем погибнуть, пытаясь совершить невозможное. Это ты понимаешь?
— Понимаю, — вздохнул Войцех, — но мне от этого не легче.
В тесную комнатушку, тускло освещенную чадящей масляной лампой, вошли Клара и Ганс Эрлих, в компании с тучным лысеющим мужчиной в сером сюртуке.
— Мой дядя, Людвиг Эрлих, — представил вошедшего корнет, — он согласился нам помочь.
— Я веду оптовую торговлю, — сообщил герр Эрлих, вытирая вспотевшую от волнения лысину фуляровым платком, — и у меня есть фургоны. Если один из них вовремя перегородит улицу, вам, возможно, удастся увести кого-то из своих. Я сам сяду на козлы, чтобы не подвергать своих возчиков опасности. Но долго простоять не смогу — семья, сами понимаете.
— И на том спасибо, герр Эрлих, — ответил Дитрих, — главное, не прогадать с моментом.
Во время обсуждения подробностей предстоящего дела Войцех молчал, но, когда Людвиг с племянником стали прощаться, благодарно пожал торговцу руку.
— Мы сделаем все, что в наших силах, — тихо сказал он, — и, если не будет другого случая проститься, не поминайте лихом.
Клара при этих словах вздохнула и отвернулась. Войцеху показалось, что в глазах у нее блеснуло, но проверять он не стал.
На следующее утро они покинули постоялый двор еще затемно. Коней и вещи заранее отправили к городской заставе, оставив под присмотром раненого улана. Гусары второго эскадрона, вооруженные длинными мясницкими ножами, и Ганс, сумевший протащить в город седельный пистолет, присоединились к ним уже на месте. Клара снова была в мужской одежде, хотя на этот раз штатской, длинный сюртук надежно скрывал девичьи формы. Оружие пронесли, завернув в набитый старым тряпьем мешок.
Им повезло, неподалеку от перекрестка, на который должен был выехать Иоганн, нашелся дом с пристроенным к нему старым сараем, Дитрих с Гансом ухитрились почти бесшумно отодрать пару досок, и компания забралась внутрь, приставив их на место и наблюдая за улицей в образовавшиеся щели.
Ждать пришлось почти до десяти утра, отправка колонны почему-то задержалась. Улица опустела, французские жандармы прочесывали город, задерживая всех подозрительных, и народ старался держаться от греха подальше. Войцеха пробирала дрожь при мысли, что фургон не дождался появления пленников, что Эрлиха арестовали, что колонна пойдет по другой улице.
Но вскоре звон кандалов и гул шагов по брусчатой мостовой возвестили о приближении арестантов. Войцех задержал дыхание. В колонне было человек пятьдесят, скованных попарно и привязанных к длинной веревке, протянутой из конца в конец. По бокам ехали конные жандармы, десятка два, не меньше. Судя по скрипу колес, доносившемуся в сарай из конца улицы, раненых тоже перевозили во Францию, не проявив к ним ни малейшего сострадания.