— Прекрасная память, — в глазах у девушки мелькнули веселые искорки, — и, по правде сказать, такого титула у меня нет. Это всего лишь игра, господин лейтенант, но есть те, кто признает ее правила.
— Очень серьезная игра, — заметил Шемет, вспоминая, с какой легкостью хозяйка избавилась от вторгшихся в дом бандитов, — я бы с удовольствием узнал ее правила.
— Вам их объяснят, господин лейтенант, — кивнула девушка, — не сомневайтесь. Но потом. И не я.
Она помолчала и неожиданно добавила.
— Передайте привет вашему Сиру от Мари-Огюстины де Граммон. Когда узнаете, кто он.
— И кто же?
— Понятия не имею, — пожала плечами Огюстина, — но уверена, что он не менее безумен, чем вы.
Планы на вечер друзья после случившегося сменили. Воспользоваться добросердечием дам без предваряющей его светской беседы было бы нарушением всяческих приличий, а настроения делать комплименты и болтать о музыке ни у одного из них не осталось. Решено было возвращаться в лагерь.
По дороге они бурно обсуждали случившееся, строя самые невероятные предположения о причинах этого происшествия и его действующих лицах. Понятно было одно — все это как-то связано с посещением Теодором отчего дома в Дрездене. Но дальше этого их умозаключения так и не продвинулись.
Вечер закончился в палатке у Теодора.
— Ясно только то, что ничего не ясно, — вздохнул Кернер, откупоривая привезенную из Дрездена бутылку вина.
— За это и выпьем, — усмехнулся Войцех, подставляя стакан под темную струю.
Темный ангел
К назначенному для окончания перемирия сроку Черную Стаю перевели в Лауэнбург, для прикрытия переправы через Эльбу. На высотах впереди города союзники начали сооружать оборонительные шанцы, но к середине августа их строительство все еще не было закончено. Пехота, с тремя двухфунтовыми пушками, составлявшими всю артиллерию авангарда Северной армии, заняла шанцы, кавалерия расположилась на квартирах в самом городе, готовая в любую минуту выступить в тыл неприятелю.
Договором предусматривалось, что военные действия начнутся не ранее, чем через неделю после объявленного срока окончания перемирия. Но в Силезии генерал фон Блюхер, весьма вольно толкуя данные ему в Главной квартире указания, занял нейтральную полосу, не дожидаясь, пока французы, истощавшие страну бесконечными реквизициями и неприкрытым грабежом, разорят эти земли, не оставив Силезской армии ни крохи хлеба, ни торбы с овсом.
Действия Блюхера Войцех в душе горячо одобрял, чего нельзя было сказать о его отношении к собственному главнокомандующему. Принц Бернадот, приведший с собой из Швеции двадцать тысяч солдат, берег их пуще зеницы ока, зато прусские войска, во многом состоявшие из необученного и необстрелянного ландвера, ставил на передовые позиции, а к набегам русских казачьих полков на мирные поселения Мекленбурга относился более чем снисходительно.
К тому же Бернадот возбудил всеобщее недовольство прусского офицерства, составлявшего наибольшую часть подчиненной ему армии, открыто порицая действия даровитого и поседелого на службе генерала фон Бюлова, чей корпус прикрывал подходы к Берлину, и, не скрывая своих намерений при первой же серьезной опасности оставить прусскую столицу.
После благополучного Рацебурга, где добровольцы вполне сносно жили на выданное британским правительством денежное довольствие, Лауэнбург встретил их довольно холодно. Разоренные реквизициями и «твердыми ценами» жители не продавали продовольствие ни за какие деньги, его попросту с трудом хватало, чтобы прокормить семью. Слабый казачий полк[19], прикомандированный к корпусу фон Лютцова, пустился было в набеги по окрестным хуторам, но после того, как майор приказал расстрелять двоих мародеров, пойманных с поличным черными егерями, вылазки прекратились.
Войцех, вместе с остальными сидевший на скудном пайке из брюквенного супа с плававшими в нем говяжьими хрящиками, в эти дни неимоверно страдал. Не столько от голода, к трудностям походной жизни ему было не привыкать, сколько от неутолимого и неотступного желания. В одном из разговоров Дитрих упомянул розовый вестфальский окорок, который в детстве стянул с кухни, чтобы накормить собак на отцовской псарне, и Шемет просто заболел.
Ветчина грезилась ему наяву, снилась по ночам, ее запах преследовал его повсюду. Во рту то и дело набегала слюна, в глазах рябила желтовато-розовая, истекающая прозрачной слезой нежная мякоть. В кармане звенели монеты, присланные из Берлина с нарочным, но купить на них можно было разве что той же брюквы.