Небо вокруг полнилось солнечным светом, но солнца он не видел. Словно отовсюду разливалось золотистое, теплое, ласковое сияние, а холодный ветер бил в лицо, свистел в ушах, держал в крепких объятиях, не давая упасть. Не давая забыть, что это — небо, а не пустота, в которой он с легкостью парил в позабытых детских снах. Ни земли, ни солнца, ни звука, кроме песни ветра, даже тела у него не было — только бездонное небо, только безоблачная синева, только невозможное, неизведанное наяву, незамутненное счастье полета.
Из-за невесть откуда взявшегося плотного облака вылетела черная трехкрылая птица, и небо наполнилось трескучим клекотом, свистом и громом. Рука, несуществующая рука сама потянулась к… сабле? пистолету? Не так уж важно. Ярость ослепила его, из горла вырвался рык, и он рухнул на невидимую землю, захлебываясь горькой слюной и затхлой кровью. В черном небе проступили звезды.
За окном бушевал дождь, звезды спрятались в густых облаках, смывающих с Лейпцигских улиц кровь и мусор вчерашней битвы. Во рту стоял металлический привкус, лоб покрылся испариной, но ярость понемногу отступила и счастье полета вдруг вернулось к нему наяву.
— Хочу летать, — полусонно пробормотал Войцех, повернулся на другой бок и заснул до утра без сновидений.
К Блюхеру Войцех пробился без особого труда. Новоиспеченный фельдмаршал занимал отдельный, но весьма скромный номер, наотрез отказавшись поселиться в апартаментах, откуда только вчера утром выехал Наполеон, и потребовав разместить в просторных комнатах легкораненых офицеров, не нуждающихся в уходе сиделок. Командующий Силезской армией сидел в жестком кресле с деревянными подлокотниками, яростно курил короткую трубку, которой жестикулировал, вынимая изо рта, чтобы выпустить дым и очередную гневную тираду, обращенную к стоявшему перед ним Гнейзенау.
— Врага должно преследовать до последнего вздоха! До последнего коня! Ни часу роздыху! А у этих стратегов войска по площадям маршируют, под оркестр. Доннерветтер! Миллион доннерветтер!
— Нет в жизни большего удовлетворения, чем поквитаться с обнаглевшим противником, — кивнул Гнейзенау, — через два часа войска будут готовы к выступлению. Даст Бог, догоним.
— Пусть дает, — проворчал Блюхер и повернулся к стоящему в дверях Войцеху.
К Бюлову фельдмаршал отпустил его без возражений, но и без радости.
— Принес мне удачу твой мундир, лейтенант, — отечески улыбнулся Блюхер, — но неволить не буду. Благодарю за службу, и не прощаюсь. Может, еще сведет война. Ты не стой, не стой. Присядь на дорожку, покури со стариком. Я видел, ты трубкой дымил. Табаком угощайся.
— Потерял я трубку при штурме, — смутился Войцех, — а новой еще не обзавелся.
— Новую обкуривать надо, — со знанием дела заметил Блюхер, — пока еще вкус появится.
Он докурил, выбил трубку, снова набил, привычно уминая табак желтоватым пальцем, и протянул Шемету.
— На вот, возьми. На добрую память. Славный ты малый, лейтенант.
— Но дурак, — не задумываясь, выпалил Шемет.
— Это с чего вдруг? — усмехнулся Блюхер.
— Это мне недавно один французский генерал сказал, — смутившись, ответил Войцех, — но я исправлюсь, слово офицера.
— Верю, — улыбнулся Блюхер, — ну, ступай. Война не ждет ни лейтенанта, ни фельдмаршала.
— Спасибо, — Войцех молодецки звякнул шпорами и вышел из номера.
Париж
Как Блюхер ни рвался по следам уходящего неприятеля, чтобы окончательно разгромить французов, остановившись только в Париже, Наполеону удалось увести за Рейн шестьдесят тысяч солдат из более чем трехсоттысячной армии, с которой он начинал кампанию 1813 года. Даже поддержка русского царя не помогла фельдмаршалу настоять на своем, Меттерних, опасаясь усиления Пруссии, противодействовал этим планам, Шварценберг ссылался на расстройство войск и необходимость наладить снабжение, правители Рейнского Союза, все как один отложившиеся от французского покровителя, внести свой вклад в дело объединения Германии не спешили, предпочитая вступать в закулисные сделки с австрийским двором. Даже сам король Пруссии, опасавшийся вторжения во Францию, более прислушивался к голосам кружка генерала Кнезебека, считавшего низложение Наполеона «романтической идеей сумасбродов Блюхеровой Главной квартиры».
С конца октября союзные армии застряли на Рейне, дипломаты и царедворцы оттеснили военных, Наполеону были предложены условия мирного договора, тяжелые, но почетные. Во Франкфурт потянулись обозы с обмундированием и оружием, продовольствием и боеприпасами. Мира ждали, но готовились к войне. Ответ Наполеона, ослепленного верой в «свою звезду», не оставил сомнения, что император французов мира не желает, но пытается затянуть время, чтобы вооружить новую армию.