— Обратный путь у нас в Йену, — напомнил Ганс, — я слово дал. Да и погода скоро наступит нелетная.
— И вообще, ерунда это все, — печально заключил Войцех, — дилетантизм. Мне всерьез учиться нужно. Здесь мне лет сто понадобится, чтобы до всего своим умом дойти. Я столько не проживу.
— Верно мыслишь, — согласился Дитрих, — но начатое мы закончим. Чтобы потом не повторяться. Но уже не сегодня. Может, в деревню вечером прогуляемся? Суббота. Танцы будут.
— Как бы после твоих танцев тут половина девок животом маяться не начала, — нахмурился Войцех, — ты танцевать-то танцуй. Но с оглядкой.
— Я из Парижа чуть не сундук французских «штучек» прихватил, — ухмыльнулся Дитрих, — хотите, поделюсь? Уже забыли, небось, как танцевать-то?
— Я и раньше не очень-то умел, — покраснев, признался Ганс, — куда мне до вас, записных танцоров.
— Совсем, что ли не пробовал? — охнул Дитрих. — А как же ты невесту радовать будешь? Тебе точно опыта надо набираться. Срочно.
— Ну да, — фыркнул Эрлих, — самое время. Нет уж, я как-нибудь своими скудными познаниями обойдусь. Танцы — дело опасное.
— Это еще почему? — удивленно поглядел Войцех.
— Потому что ты стреляешь лучше, чем я, — заявил Ганс.
Войцех молча кивнул. Как бы хорошо он ни относился к жениху, но в любой размолвке между ним и Клерхен, не задумываясь, принял бы ее сторону.
Дитрих тоже посерьезнел, и задумался.
— Значит, вы с ней так и не потанцевали? — спросил он Ганса и тут же махнул рукой. — Прости, глупый вопрос. Не мое дело.
— Да что уж, — вздохнул Ганс, — я все равно посоветоваться хотел. Боюсь я. Порадовать жену и моего опыта хватит. А чего не умею — вместе научимся. Вот как невесту не обидеть — этого не знаю. Говорят, девушкам это больно и страшно. Это правда? Это всегда так?
— Не знаю, — пожал плечами Дитрих, — я не девушка.
— И я не знаю, — кивнул Войцех, — и, наверное, уж не узнаю никогда.
— И что же мне делать? — упавшим голосом спросил Ганс. — Я, если честно, на вас надеялся.
Друзья переглянулись, и Войцеха озарило.
— Жюстина.
К Жюстине, писавшей в библиотеке письма, они отправились втроем, подбадривая друг друга тычками в бок и хитрыми ухмылками. Выслушав сбивчивые объяснения Войцеха, прерывавшиеся не менее смущенными уточнениями Ганса и Дитриха, графиня прыснула в кулак, как только что вышедшая из пансиона дебютантка, но тут же сделала строгое лицо.
— Ты, — она чуть не ткнула пальцем в грудь Войцеха, — в моих уроках не нуждаешься.
— А вы, — теперь палец уперся в пуговицу на сюртуке Дитриха, — приходите, когда надумаете жениться, герр фон Таузиг. Теперь оба идите, и займитесь своими делами. Я поговорю с герром Эрлихом наедине. Если он даст слово не делиться с вами полученными сведениями.
— Это почему? — удивленно спросил Войцех. — Я понимаю, что тебе неловко говорить об этом. Но потом…
— О моей стыдливости можешь не беспокоиться, — усмехнулась Жюстина, — стыдно делать дурное, а не говорить о хорошем. Но вам я советов давать не стану.
— Но почему? — повторил вопрос друга Дитрих.
— Чтобы вы не помчались немедля проверять на деле, так ли они хороши, — Жюстина грозно сдвинула брови, — довольно с вас девушек, которые уже знают, чего хотят.
— Эх, — вздохнул Дитрих, — кажется, на танцы я сегодня все равно опоздал. Пойдем, Шемет, поглядим в телескоп и подумаем о вечном.
Леса у Велау пылали осенними красками, ветерок все еще носил паутину, оставшуюся на ветвях с бабьего лета, но воздух уже наливался дождливой серостью и сырыми запахами земли. Однообразные поля по бокам дороги, сереющие жесткой стерней, остались позади, и деревья сомкнулись над дорожной каретой, запряженной четверней гнедых ганноверцев, высокой аркой сплетенных ветвей.
Поместье вынырнуло из сумерек леса неожиданно, как белый корабль в алых и желтых волнах сада. Красная черепица сияла после недавнего дождя, на башенке, возвышавшейся над правым крылом здания, трепетал черно-красно-золотой флаг.
— Клерхен настояла, — с гордостью сообщил Ганс.
— Когда еще в Берлине такой поднимут? — спросил Дитрих и сам себе ответил. — Боюсь нескоро. Вести из Вены не радуют.
— Никак не радуют, — согласился Войцех, — но сегодня мы об этом говорить не будем. День для этого слишком хорош.
Опасения Войцеха не подтвердились. Родители Клары оказались милыми и обходительными людьми, далеко не старыми, искренне желающими счастья дочери. И, главное, готовыми, пусть не сразу, признать, что ей виднее, в чем ее счастье. Жениха с друзьями встретили сердечно, комната, где поселили Войцеха, дышала старомодным уютом, и он, увидев нацарапанную на стене у зеркала монограмму КфЛ, был тронут чуть не до слез. Клара говорила ему, что со дня смерти Карла в эту комнату заходила только фрау Леттов. Молчаливое признание заслуг командира, вернувшего им дочь с войны целой и невредимой, не иначе.