— Если ваши родители не будут против, — Войцех подавил вздох. Этот дом напоминал ему склеп. — Но лучше я переберусь в гостиницу, а к вам буду приходить по утрам, позировать.
— Вам тяжело вспоминать о нем, — грустно заметила девушка, — ну что же, я понимаю. Живым — жить, а мне только и остается, что память.
— Когда-нибудь, — ответил Войцех, — я взгляну на нарисованный вами портрет и скажу себе: «И я был молод». Мы уходим, но остаемся в памяти и на портретах. Я приду завтра. В черном мундире. Пусть все будет, как в тот день.
В гостиницу Шемет так и не переехал. Герр Кристиан попросил его помочь с подготовкой стихов Теодора к изданию, и вечера Войцех просиживал в уютном кабинете, разбирая торопливый неровный почерк, вчитываясь в горячие, смелые слова, заново перебирая в памяти проведенные с другом дни. За окнами то бушевала метель, то морозным серебром сияли звезды, а Войцех осторожно переворачивал залитые кровью страницы тетради и рассказывал убитому горем отцу о последних месяцах жизни сына, теперь принадлежащего не только семье, но всей Германии.
По утрам он спускался в большую гостиную, и плюшевые шторы поднимались, впуская белесый зимний свет. Эмма рисовала сосредоточенно, молча, ее тонкая рука уверенно держала кисть, и через две недели Войцеху было позволено взглянуть на результаты ее трудов.
Сходство с Теодором, подчеркнутое художницей, несомненно, бросалось в глаза. Тот же поворот головы, та же строгая поза, тонкие черты аристократического одухотворенного лица, сурово сжатые губы в обрамлении тонких усов. Но в сияющей голубизне глаз читался не вопрос — ответ. Юноша на портрете знал нечто, до поры неизвестное самому Войцеху. И Шемет вовсе не горел желанием это узнать.
— Прекрасный портрет, — улыбнулся Войцех, целуя руку, все еще перепачканную пастелью, — я непременно повешу его на самом почетном месте и буду гордиться честью, которую вы мне оказали, нарисовав его.
— Сейчас он похож на зеркало, — возразила Эмма, — но не настанет ли время, когда вам не захочется его видеть каждый день? Ничто не вечно, Войцех, а красота — менее всего. Холодные ветры укрывают снегами золото кудрей, синева взгляда гаснет в сумерках старости. Если бы я была настоящей художницей, я сказала бы вам, что этот портрет — ваш шанс попасть в вечность. Но теперь с меня довольно и того, что он вам нравится.
— Кто может знать, что ждет в грядущем? — пожал плечами Шемет. — Но я попробую брать пример с этого портрета и не стареть. Хотите, лет через пятьдесят я привезу его вам, и мы проверим, удалось ли мне сдержать слово?
Но Эмма на улыбку не ответила.
— Прощайте, Войцех, — из ее груди вырвался тихий вздох, — и, вспоминайте обо мне, глядя на этот портрет.
Танцующий конгресс
В дороге их застигла метель, и Войцех с беспокойством поглядывал на часы, уже и не чая добраться в Вену до полуночи. Йенс дремал, забившись в угол кареты, под рысьей шубой, а у Войцеха, облаченного в роскошный светло-серый каррик на тонкой подкладке, зуб на зуб не попадал от всепроникающего ночного холода. Но Юргису, нещадно нахлестывающему лошадей, на козлах приходилось много хуже, и Войцех корил себя за то, что не остановился в придорожном трактире переждать ненастье.
Карета остановилась, свет масляного фонаря больно резанул по глазам.
— Предъявите подорожную, — потребовал хриплый бас, и Войцех принялся рыться озябшими пальцами в дорожном бюваре, проклиная себя за непредусмотрительность.
— Граф Шемет прибыл по личному приглашению князя Радзивилла, — знакомый голос не утратил привычной жизнерадостности даже в мерзкую погоду, — вот пропуск.
— Вилли! — Войцех выскочил из кареты, сияя довольной улыбкой. — Я уж и не надеялся. На три дня против обещанного задержался, неужто ты ждал?
— Как не ждать? — рассмеялся Вилли. — В Вене сейчас подвалы и чердаки забиты вельможными постояльцами, маркизы по три в одной постели спят. Отец велел тебя тотчас к нам везти, у него ума хватило еще в апреле особняк снять, когда слухи о конгрессе только пошли. В гостинице сейчас мышь не поселится, а у тебя прислуга своя. Я уж третий день в трактире заседаю, у хозяина сливовица к концу подходит. Но тебе оставил, хороша, слов нет.
— Юргису лучше отдай, — покачал головой Шемет, — кабы не он, до завтра бы ждал. А мы уж как-нибудь шампанским обойдемся. Ни в жизнь не поверю, чтобы у тебя запаса не нашлось.
— Отыщется, — улыбнулся Вилли, — а пока пересаживайся в мою карету, а твоя пусть следом едет. Чтобы не заплутать.
Метель стихла, и снег заискрился в лунном свете, нарядный и чистый. Ночную тишину разорвал далекий треск фейерверка, к выглянувшим из сизых облаков звездам взлетели алые и зеленые ракеты.