Посоветоваться было не с кем. Единственный, кому Войцех мог бы довериться, Вилли Радзивилл, просто не понял бы его. Это было все равно, что просить совета у самого себя образца 1811 года, бездумно подсчитывающего победы над петербургскими светскими красавицами. Призвав на помощь свой военный опыт, Шемет решил, что отступление в боевом порядке перед превосходящими силами противника — не позор, а разумный стратегический маневр.
Первым делом следовало сменить дислокацию. Пользуясь своим коротким знакомством с Радзивиллами, Доротея без труда заставала находящегося по соседству любовника в постели по утрам, нанося визит княгине Луизе, или ускользала из собственной кареты, уезжая со званого вечера у князя Антония. Принять решение о переезде было, впрочем, проще, чем осуществить. Во-первых, это могло обидеть гостеприимного хозяина. Во-вторых, в Вене попросту невозможно было найти на съем приличное жилье.
Проблему объяснений с князем Войцех решил с неожиданной легкостью. Кто, как не Жюстина, мог бы помочь ему советом? А заодно и оградить своим присутствием от нежданных визитов. И послужить причиной поиска более вместительного жилья. Письмо в Мединтильтас полетело срочной почтой, на оплату перекладных Войцех не пожалел денег. Не вдаваясь в подробности, просил Жюстину приехать как можно скорее, пообещав, что к ее прибытию обустроит все в лучшем виде, и заверив, что она может ехать налегке, почтовой каретой.
Теперь предстояло решить вторую проблему и выполнить данное Жюстине обещание. И тут Войцеху снова помог счастливый случай.
В поисках безопасного места для вечернего времяпровождения, Войцех решил посетить салон Фанни фон Арнштейн, известной венской благотворительницы и меценатки. Дочь Даниила Итцига, одного из столпов еврейской общины Берлина и жена австрийского банкира Натана-Адама фон Арншетйна уже много лет принимала по вторникам на втором этаже особняка на Хохер-Март. Окна светского салона выходили на ряды торговцев рыбой, но посетителей это не отпугивало. Фанни, пятидесятишестилетняя дама со строгими библейскими чертами лица и статной фигурой, привлекала к себе лучшие умы Вены, а теперь и всей Европы.
Получить приглашение на вечера к Фанни оказалось не так-то просто. Войцех, не желая лишний раз одалживаться у князя Антония, выкопал из дальнего угла дорожного сундука рекомендательное письмо Кристиана Кернера к прусскому посланнику Вильгельму фон Гумбольдту и отправился в посольство.
В кабинет посланника Шемет вошел с некоторым даже душевным трепетом. Облеченных властью особ Войцех в своей жизни повидал предостаточно. Но фон Гумбольдт был не только вторым лицом после канцлера Гарденберга, представлявшим Пруссию на Конгрессе. Крупнейший ученый, государственный деятель, осуществивший реформу образования и основавший Берлинский Университет в разоренной и униженной Наполеоном стране, Гумбольдт был коротко знаком с Гёте и Шиллером, а его жена, Каролина, помогавшая мужу в научных изысканиях, по праву считалась одной из умнейших и образованнейших женщин Европы. Просить такого человека о столь незначительном одолжении, как приглашение на званый вечер, Войцеху было неловко.
Фон Гумбольдт, однако же, принял молодого человека весьма радушно. Мудрые, чуть навыкате глаза под высоким выпуклым лбом смотрели ласково, тонкие губы складывались в доброжелательную улыбку, хорошо поставленный голос звучал тепло и приветливо.
— Наслышан, наслышан, — объявил Гумбольдт, пробежав глазами письмо, — и не только от моего старого друга, Кристиана. Вам давно следовало сюда явиться, граф. Не танцевать же вы в Вену приехали, в самом деле?
— Нет, конечно, — чуть смутившись, ответил Шемет, — но, понимаете ли, Ваше Превосходительство, мои личные интересы не во всем совпадают с государственными. Я надеялся, что у меня будет возможность позаботиться о них в приватном порядке, без служебной ответственности.
— Понимаю, — кивнул посланник, — и не спрашиваю, в чем они состоят. Но так высоко вам вряд ли удастся взлететь, граф. А принести пользу, не поступаясь своими взглядами, вы, все же, могли бы. Если те, кто мне вас расхваливал, не ошиблись.
— И кто мог хвалить меня Вашему Превосходительству? — удивленно спросил Шемет. — Кажется, в гражданской жизни я еще ничего, достойного внимания, совершить не успел.
— О, вы себя недооцениваете, граф, — рассмеялся Гумбольдт, и от уголков глаз к пушистым бакенбардам потянулись лукавые морщинки, — истории о том, как некий юный магнат в поношенном сюртуке метался по берлинским инстанциям, добиваясь скорейшего избавления от весьма внушительных источников дохода, взбудоражили весь Университет. Да и Фрёбель мне о вас писал. Впрочем, более про вашу матушку. С полным восхищением талантами и усердием госпожи графини в деле народного образования.