— Корнет вел себя безупречно, — заявил он, — и любому, кто выскажет сомнения в его храбрости, придется отвечать передо мной.
Он улыбнулся.
— Я - твой должник, Шемет. Я ведь тоже до этого утра под пулями ни разу не стоял. Так что…
— Я мог тебя убить, — перебил его Войцех, покачав головой, — я мог тебя убить…
— Где ж ты мог, когда ты в ворону стрелял? — удивился Давыдов. — У меня и сомнений нет, что ты в нее целил, так высоко руку при выстреле вскинул.
— Целил, — подтвердил Войцех, — когда понял, что могу это сделать. Когда понял, что у меня есть выбор.
— Черт бы тебя побрал, Шемет! — в сердцах воскликнул Давыдов. — Спасибо, друг.
Войцех с готовностью пожал протянутую руку.
Маскарад
В первые дни декабря полк перебрался на зимние квартиры в столицу. Войцех, уже привыкший к дружной полковой жизни, с тоской думал о возвращении к одинокому домашнему житью. По счастью, он стал невольным свидетелем разговора между поручиками Давыдовым и Сениным, сговаривающимися вскладчину снять комнатку с полу-пансионом у какой-нибудь вдовы-немки, и сумел предложить им свое бессрочное гостеприимство в столь сердечных и искренних выражениях, что друзья приняли приглашение без малейшей неловкости.
Утро проводили на службе, в манеже или на плацу, а дважды в неделю — на проспектах и площадях, готовясь к рождественскому параду. Серые плащи поверх надетых в рукава ментиков мало защищали от пронизывающего ледяного ветра, снег тяжелыми хлопьями оседал на этишкетах и орлах, клонил книзу султаны, забивался под воротник. Но с каждым днем гусары все ровнее держали ранжир даже в самых сложных перестроениях, и молодые офицеры с гордыми улыбками на посиневших от холода губах взирали на своих воинов.
Вечерами, если не подходила очередь эскадрона нести караул, лейб-гусары были нарасхват. Весельчаки и танцоры, они оживляли одним своим присутствием любой бал или прием. К вельможным особам и ко двору являлись в темно-зеленых вицмундирах с золотыми эполетами, в белых панталонах, шелковых чулках и башмаках с пряжками. Но в приглашениях на семейственные праздники и танцевальные вечера нередко значилась просьба придти в мундире — красные ментики, шитые золотом, смотрелись куда наряднее.
Общежитие с друзьями, однако, положило некоторые границы светской жизни графа. Его кошелек был всегда открыт для товарищей, но щепетильность и такт не позволяли ни ему проявлять чрезмерную щедрость, граничащую с благотворительностью, ни им слишком уж вольно ею пользоваться. Потому многие вечера они проводили дома, за дружеской беседой, за чтением книг из богатой библиотеки Яна Казимира, доставшейся Войцеху вместе с домом, или, как шутил Сенин, «по-стариковски», за шахматами и вистом, развившими юные умы не менее философских диалогов или математических упражнений, которыми они тоже не пренебрегали.
В конце декабря, перед Рождеством, Давыдов испросил недельный отпуск, чтобы повидаться с родными, а Шемет благополучно завершил очередной затянувшийся роман единственной бурной сценой, в чем резонно усмотрел следствие неустанного самообразования в тонком деле любовной науки. В предвкушении новых осад и побед он кинулся в бурный водоворот светской жизни, увлекая за собой Сенина. Бал у Гагариных, прием у Огинского, с которым Войцех почти что примирился, «Фигарова женитьба» в Немецком театре. И, как апофеоз, — маскарад в Опере, с входом для всех желающих по билетам.
— Ты что же, думаешь, у меня совести нет? — возмущенно вопросил Сенин, отгораживаясь от Шемета томиком Плутарха. — Третьего дня опера, вчера — обед у Талон, да цыгане…
— Нет у тебя совести, — убежденно заявил Войцех, — у тебя заместо нее принципы и гонор. Тебе билет взять неловко, а мне одному в маскарад идти? Где же тут совесть?
— А костюм я где возьму? — не унимался Сенин. — Вицмундир из-под домино выглянет, как раз и признают, никакой маской не укроешься. Авантюры не будет.
— Вот что, — решительно предложил Войцех, — мы в цейхгауз наведаемся. В прежние времена на учениях противника, бывало, в чужеземные мундиры рядили. Если не разворовали, может, найдем что-нибудь подходящее.
Набег на цейхгауз в Петропавловской крепости увенчался полным успехом. Войцех вертелся перед зеркалом, оглядывая синий камзол с белыми обшлагами и серебряными эполетами, ладно сидевший на его стройной фигуре. К камзолу шли белые панталоны и жилет. На пудреных буклях парика красовалась синяя треуголка с плюмажем, черные сапоги с желтыми отворотами и шпорами дополняли наряд.