Русские войска стояли в Польше, австрийские — на юге, по Рейну. Прусские армии спешно двигались на север — в Нидерланды, Бельгию и Люксембург. Почти сразу же вслед за Веллингтоном Вену покинул фельдмаршал фон Блюхер, назначенный прусским главнокомандующим в этой кампании.
В тот же день стало известно, что Бурбоны бежали из Парижа, и Наполеон с триумфом вошел в город, снова заняв опустевший престол. Весна запахла порохом и кровью.
Простившись с Жюстиной, намеревавшейся еще ненадолго задержаться в Вене, Войцех опять облачился в черный мундир. Между ним и Каролиной снова стоял Бонапарт, и на этот раз не только свобода, но и любовь звала Шемета на битву.
Медвежья шкура
Войцех спрыгнул с воза, отряхнул мундир от пахучего прошлогоднего сена, втиснул в заскорузлую крестьянскую ладонь серебро. Кавалерийские шпоры зазвенели по старинной мостовой, фельдфебель, возглавлявший проходящий мимо взвод Ландвера, взял под козырек, но взгляд его выразил легкое недоумение при виде путешествующего в стогу сена гусарского лейтенанта.
Из Эрсталя, где эскадрон разместился по квартирам, в Льеж Шемет приехал по весьма радостному поводу, и настроение его, тяжелое и мрачное на протяжении последних месяцев, чуть просветлело в ожидании встречи со старым другом. Йенс Миллер, вернувшийся в Мединтильтас вскоре после отъезда Войцеха из Вены, проявил чудеса преданности и героизма, приведя в Льеж Йорика. Верхом молодой камердинер ездить умел плохо и не любил, но дальнюю дорогу одолел довольно скоро, прощальные слова Жюстины попутным ветром несли его в Валлонию.
Мундир Йорик признал, голос тоже. Сахарку обрадовался, ткнулся бархатистым носом в плечо, прося добавки. Войцех нежно потрепал шелковистую гриву. Казенный конь, хотя и офицерского разряда по всем статьям, доверия у него не вызывал.
— Пусть на конюшне отдохнет, — Шемет снова вручил поводья Йенсу, — вечером сам в эскадрон отведу. А ты-то что думаешь дальше делать? Домой? Не спеши, отдохни с дороги. Бонапарт нас пока не торопит.
Домой Йенс не собирался. Войцеху с трудом удалось убедить симпатичного, но тщедушного юношу в том, что в денщике господин граф не нуждается, а вот при штабе грамотных писарей и счетоводов недостает. Миллер смутился, покраснел. Пришлось Шемету самому вести его в штаб Первого корпуса к фон Цитену и лично давать рекомендации.
Знакомствами граф Шемет пользоваться не любил, искренне считая, что личные одолжения вредят делу. Но совсем недавно, после горячего спора с полковником фон Лютцовым, возглавившим Вторую бригаду кавалерии корпуса Цитена, вынужден был, преодолевая неловкость, писать к самому фельдмаршалу фон Блюхеру, да еще и напоминая о трубке, подаренной ему в Лейпциге. Освобожденная Пруссия нуждалась в регулярной армии и организованном по ее образцу Ландвере, и «Черная Стая», пусть и сохранив право на добровольческий мундир, была расформирована и распылена по разным частям. Только кавалеристы да часть конных егерей все еще оставались с полковником, но гусар и драгун вооружили пиками, сочтя, что от улан пользы будет больше.
С ментиками ни Шемет, ни фон Таузиг расставаться не захотели, чуть не наговорили полковнику дерзостей, пригрозив подать прошение о возвращении на службу в другую часть, но выслушали реприманд, склонив головы и признав, что не Лютцов принимает решения, а командованию виднее. После этого Войцех и решился писать лично Блюхеру, все еще находившемуся в Берлине, и разрешение на формирование эскадрона было получено, с условием, что его удастся собрать среди добровольцев, прошедших со «Стаей» прусскую кампанию 1813 года.
Теперь они ждали чету Эрлихов, ничуть не сомневаясь в том, что Ганс и Клара по первому зову встанут в строй. Сотню уже почти набрали, и фон Цитен разрешил не только черные ментики, но даже, с большой неохотой, серебряные черепа на фуражках и киверах, официально запрещенные к ношению Фридрихом-Вильгельмом еще зимой тринадцатого года. Запрещение, впрочем, касалось теперь уже несуществующего Люцовера, так что обойти его до нового королевского указа оказалось возможным.
Девятнадцатого апреля в Льеж прибыл главнокомандующий, и подготовка к предстоящей кампании подчинила себе всю жизнь старинного бельгийского города. На площади перед дворцом свергнутого еще в 1798 году принца-епископа маршировали батальоны, по улицам, между роскошных домов из красного кирпича и голубого камня, громыхали обозы, проносились с присвистом вестовые на горячих конях, по вечерам в ресторанах и трактирах блестящие офицеры кружили головы женам и дочерям достойных горожан, запивая горячим шоколадом рассыпчатые нежные вафли. Ганс и Клерхен все еще не давали о себе знать, и Шемета начало охватывать легкое беспокойство.