— Угу, — кивнул Шемет, чуть не порезавшись, — кстати, Миша, а не прихватил ли ты случайно с собой кельнской воды? Одолжи, будь другом.
— Случайно прихватил, — рассмеялся Сенин, — но это тебе будет стоить…
— Чего?
— Представь меня своей тетке.
Войцех вздохнул.
— Глаза у нее черные, а сияют, словно звездочки. Кудри, как смоль. Бела, как сметана, резва, как котенок. Хороша, Миша, хороша. Слов нет.
— Вот теперь верю, — кивнул Сенин, — и даже почти не завидую.
Доломан, шитый еще в Петербурге, оказался чуть тесен в плечах и свободен в талии, но Войцех туго перетянул его кушаком с серебряными перехватами. Ставшие привычными серые рейтузы снова сменились чакчирами аглицкого сукна, кивер и ботики, заботами Онищенки, сияли.
— Тетке мои наилучшие пожелания! — Сенин помахал рукой другу, уже взобравшемуся в седло. — Удачи, Шемет!
— Спасибо, — кивнул Войцех, подумав, что удача ему понадобится. Несмотря на случившееся в тот день, он вовсе не был уверен, что пани Каролина обрадуется нежданному гостю.
Небо заволокло тучами, собиралась гроза. Ветер гулко шумел в древесных кронах, осыпая дорогу желтыми кругляшками листьев. Обеспокоенный Войцех пустил Йорика в галоп, уходя от грозы. Во двор господской мызы в Жолках он влетел на полном скаку, резко осадив коня за воротами. Грянул гром, небо озарилось первым сполохом. За спиной зашумела надвигающаяся стена дождя. Войцех спрыгнул с коня, не глядя бросив вожжи подскочившему конюху.
Пани Каролина стояла на крыльце. В тонком не по погоде муслиновом шмизе, оставлявшим открытыми округлые плечи и точеные руки. Волосы, высоко зачесанные по французской моде, оттеняли смоляными кольцами белый чистый лоб, глаза сияли. Она бросилась к нему с невысокого крыльца, обвила шею горячими руками, прижалась к груди.
— Приехал, приехал, — только и шептала она, осыпая его огненными поцелуями.
— Приехал, — улыбнулся Войцех, чуть отстраняя ее, любуясь блестящими завитками волос, горящим взглядом, пылающими от поцелуев губами, — ах, хороша.
Ее наряд, однако, вызвал у него беспокойную мысль.
— Не гостей ли ждала? Вон как принарядилась.
— Ждала, — лукаво улыбнулась Каролина, — тебя.
— Сегодня? — изумился Войцех.
— Каждый день, — шепнула она, пряча заалевшее от смущения лицо в его доломан, — уж неделя скоро.
— Мне казалось, что вечность, — тихо ответил Войцех, подхватывая ее на руки и унося по скрипучей лестнице наверх, — я…
Он так и не нашел слов, но они были ни к чему.
Потом, утолив первую страсть, измотанный до ленивой неги, он задумчиво перебирал смоляные кудри, молча любуясь ее хрупкой красой.
— Ты так и не спросил, — тихо сказала Каролина.
— Я догадался, — покачал головой Войцех, — он в Вильно, да?
— В Варшаве, — вздохнула она, — еще с весны.
— Да как же он оставил тебя здесь? — сердито спросил Войцех. — Ведь это опасно, Линуся.
— Должен же кто-то присмотреть за делами, — пожала плечами Каролина, — а мне не так опасно, как ему. Припомнят ему предка его, Великого Гетмана Станислава Жолкевского. Не поглядят, что стар воевать.
— Того самого, что Москву брал? — вскинул бровь Войцех. — И правда, не время сейчас такими родичами хвалиться. Но оставить тебя… Как можно?
— Не будет меня, — твердо ответила пани Жолкевская, — крестьяне разбегутся, урожай пропадет. Сейчас жизнь спасут — потом с голоду помирать будут. А пока я здесь… Меня они будут защищать, Войтусь. Ты сам видел.
— Почему?
— Потому что из Жолок фуража втрое вывезли против того, что с полей собрали, — со спокойным достоинством ответила Каролина, — не ты первый приезжал. А на зиму все равно осталось. И амбары снова полны, на случай, если еще кто в Жолки заявится. Я из своих средств платила за овес и сено. И еще заплачу, коли понадобится. Но мои люди голодать не будут.
— Вот ты какая! — восхищенно прошептал Войцех. И тут же нахмурился. — За мной долг, ясновельможная пани.
— Не последнее отдала! — гордо вскинула голову Каролина. — И думать забудь. Целуй меня, ангел мой. Целуй жарче. И ни о чем не жалей.
В последующие десять дней отряд поручика Шемета отбил три неприятельских обоза с зерном, направлявшиеся к Полоцку, взял в плен двух младших офицеров и три десятка нижних чинов, доставил командованию бесценные сведения о циркуляции разъездов противника. За это Войцех трижды ухитрялся вырваться в Жолки. Глаза его теперь непрестанно сияли голубым пламенем, на щеках играл легкий румянец, губы то и дело складывались в задумчивую улыбку, какая бывает у человека, уходящего в приятные воспоминания. В манере его появилась некоторая бесшабашность, то «сам черт не брат», которое зачастую позволяет достигать успеха в самых рискованных и невероятных положениях. Настроение это передавалось его гусарам, догадавшимся, куда отлучается по ночам командир, и всецело одобрявшим его эскапады по причине знакомства с их предметом.