Гусары у костра жарили на прутиках мясо, хлеба не было уж три дня. Водку, правда, доставили в срок. Офицерам выдали по бутылке ликера на эскадрон, но сухарей не нашлось даже для них. Войцех, понаблюдав, как Онищенко вместе с другими ординарцами строит из натасканных к стене обгоревшей избы жердей и досок шалаш, направился к костру, предвкушая сытный ужин, но добраться до него так и не успел. Подбежавший вахмистр передал, что его срочно вызывает Шеф.
В полутемной избе было душно и жарко, печь успели натопить, не жалея дров. Ридигер сидел за складным походным столом, перед ним стояла оловянная миска с дымящимися кусками жареного на угольях мяса, которое полковник остервенело пытался пилить походным ножом. Початая бутылка бордо и изящный серебряный чайничек составляли остальную сервировку.
Ридигер жестом указал Войцеху на стул напротив себя, ординарец тут же водрузил на стол вторую миску, стакан и прибор. От вина Шемет, начинающий соловеть от забытого тепла, отказался, на мясо и чай набросился почти с неприличной жадностью.
— Ешьте, поручик, ешьте, — махнул вилкой Ридигер, — не стесняйтесь. Вот спать вам, боюсь не придется. У меня есть для вас поручение.
Он, наконец, отрезал кусок жаркого и на некоторое время умолк. Войцех последовал его примеру. Кровавый сок недожаренного мяса брызнул в рот, и пустой желудок свело спазмом.
— Неприятель отходит к Борисову, — продолжил Ридигер, отхлебнув вина, — на рассвете мы продолжим преследование. Вас же, поручик, я хочу послать с деликатным поручением. Отыщите мне Светлейшего князя Кутузова. Судя по тому, что он пишет Чичагову, его армия уже должна быть в Цегержине. Но адмирал опасается… Впрочем, это не нашего ума дело. Просто найдите мне Кутузова, поручик. Я должен знать, можем ли мы рассчитывать на прибытие Светлейшего к Борисову, прежде, чем брошу полк на главные силы неприятеля.
Войцех поднял голову от миски и внимательно поглядел на Шефа.
— Почему вы? — усмехнулся Ридигер, отвечая на немой вопрос. — Тот, кто умеет хранить свои секреты, с большей вероятностью сохранит чужую тайну, поручик. И у вас есть связи в Петербурге, господин граф. Поверьте мне, они еще всем нам пригодятся, когда придет время делить лавры. И еще более, когда придет время делить вину.
— Когда выступать? — только и спросил Войцех.
— Как можно скорее. Возьмите десяток гусар — проверенных, тех, кому можете доверить не только жизнь, но и честь. И — с Богом!
В Цегержине не обнаружилось ни русских, ни французов, ни местных жителей, если не считать нескольких стариков и старух, изъяснявшихся только на местном наречии. Избы тут стояли прочно, из чего Шемет вывел, что бабы с детишками попрятались от войны в лесах. Куда делись мужики, он уже давно догадался. По дороге ему не раз встретились наскоро вырытые могилки, залитый темными пятнами смерзшейся крови снег на лесных полянах, а то и незахороненные трупы, истыканные вилами, изрубленные топорами. Мундиры на мертвецах чаще были французские, но русские тоже встречались. Однажды он даже заметил мелькнувшие за деревьями темные силуэты, но при виде хорошо вооруженной партии мужики бросились наутек, явно предпочитая иметь дело с менее грозным противником.
Расплатившись за недолгий ночлег и скудный ужин полновесным серебром, Войцех выставил караулы, и улегся на печь, не снимая тулупа. Сон не шел, под мундиром нестерпимо чесалось от трехнедельной грязи и распоясавшихся в тепле насекомых. Шемет еще с полчаса поразмыслил над тем, куда повернуть из Цегержина, принял решение продолжить путь к Копысю, где по последним достоверным данным размещалась ставка Кутузова, и, наконец, заснул, разморенный усталостью и печным жаром.
Тринадцатого ноября к ночи отряд Шемета прибыл в Головнино. В селе было шумно, и Войцех, обманутый темнотой, уж решил было, что наткнулся на авангард Кутузовской армии, но оказалось, что село занято партией Дениса Давыдова, чья партизанская слава гремела по всем фронтам не менее, чем его стихи и песни в мирные времена.
Поручив своих гусар заботам уже расположившихся на отдых партизан, Войцех отправился искать Давыдова. Знакомство состоялось самое сердечное, Василий, как оказалось, не раз писал кузену о друге. А уж о Денисе кто только в России не был наслышан.
Мужицкая борода и кафтан несколько сбили Войцеха с толку, но он быстро привык к столь необычайному для гусарского полковника виду, и беседа, сдобренная вполне сносным ужином с водкой и, главное, свежевыпеченным хлебом, приняла самое дружеское направление.