На него воздействовали не молитвой и заклинаниями, и, хотя ничего из известных Войцеху врачебных метод не походило на это ужасающее лечение, результат себя оправдал. Задавать вопросы было все равно некому, и Шемет решил принять это, как необъяснимый, но вполне естественный факт.
Гораздо больше его беспокоила причина, по которой за ним следили, а потом и похитили, пусть даже с благородной целью спасти ему жизнь. Голос того, кто просил за него, произнес слово «Ученик». В голове Войцеха оно связывалось с тайными масонскими ложами, еще более тайными и древними герметическими орденами, о которых он знал совсем уж мало, и прочими средневековыми историями. Все это попахивало шарлатанством и мистикой, но и политическими заговорами тоже. В последних Шемет решительно участвовать не хотел и потому с обреченным вздохом отказался от надежды выяснить, в чем дело. Главное было в том, что он обрел свободу, и терять ее более не намеревался.
Теперь, когда ему больше не угрожала опасность быть против воли втянутым в какие-то темные дела, Войцех вполне чувствовал благодарность к неизвестным спасителям. И не только за то, что был цел и невредим. Если бы не похищение, не оказаться бы ему в Варшаве, не познакомиться бы с Лелевелем. Сызмальства окруженный просвещенными и образованными людьми, блистающими умом и талантами, Шемет с первого же серьезного разговора понял, как ему повезло. Молодой ученый, серьезный и скромный, по первому впечатлению не интересующийся ничем, кроме своих древних манускриптов, не раз поражал Войцеха неожиданностью высказываний, трезвостью взглядов, неоспоримой логичностью рассуждений. Общение с ним давало возможность задуматься над вопросами, которые давно беспокоили Шемета, принять решения на будущее, сделать еще один шаг по пути свободы. И первым таким шагом стало само определение свободы, возникшее в одной из долгих дружеских бесед.
— Стало быть, свобода — это главное для тебя? — спросил тогда Лелевель. — Делай, что хочешь, вот и весь закон? А как же долг, обязательства? Это что же, неволя?
— Тот, кто делает только то, что хочет, — парировал Войцех, — зачастую раб своих желаний. Иногда свобода в том, чтобы не делать того, что хочешь, во имя чего-то большего. Или делать то, чего не хочешь. Но с одним условием.
— С каким же? — с усмешкой спросил Иоахим. Он словно знал ответ, но хотел, чтобы Войцех нашел его сам.
— Выбор остается за тобой. Свобода — это возможность выбора.
— И что же ты выберешь сейчас? — уже серьезным тоном поинтересовался Лелевель. — Для тех, кто тебя знал, ты мертв. Хорошая возможность начать все сначала, по собственному выбору.
— Возможность выбирать не исключает готовности следовать разумному совету, — усмехнулся Войцех, — съезжу домой, поговорю с отцом. Но сложа руки точно сидеть не буду.
— Намекаешь, что я должен был выбрать сторону и взять в руки оружие? — недовольно нахмурился Иоахим. — Иногда лучший выбор — это бездействие. Я не вижу той стороны, на которую готов был бы встать.
— Твое оружие — перо, друг мой, — покачал головой Войцех, — а мое — сабля. Негоже сражаться тем, чем владеешь неумело. Главное, решить за что. И тут мы в одинаковом положении, Иоахим.
— Возможно, ты прав, — вздохнул Лелевель, — но тянуть с решением не стоит. Ты когда ехать думаешь?
— Как можно скорее. Вот только не знаю, как мне добираться. Ни денег на дорогу, ни коня, ни паспорта. Война кругом. А мы даже толком не знаем, что там происходит.
— Не торопись, — Иоахим в задумчивости забарабанил пальцами по столу, — я попробую поговорить с теми, кто может знать новости не из официальных бюллетеней. И постараюсь найти способ снабдить тебя документами. Неделю потерпишь?
— Это ты меня терпишь, — рассмеялся Войцех, — спасибо, друг мой.
В первые дни, после того, как Войцех рассказал Лелевелю о всех странных перипетиях, приведших его в Варшаву, Иоахим, предпринимая все мыслимые меры предосторожности, не раз наведывался в глухую улочку, где подобрал истощенного Шемета, чтобы разведать, не ищут ли его таинственные похитители. Но те, похоже, смирились с потерей пленника, и через некоторое время Войцех решился ненадолго и днем покидать дом нового друга. Отросшую за время походов и болезни бородку он сбрил, но усы оставил свисающими до подбородка, по польскому обычаю. Серый сюртук и слегка потертый зимний плащ с плеча Иоахима изрядно преобразили Шемета, и он не слишком опасался быть узнанным. Да и узнавать его, кроме владельцев черной кареты было некому.