— Вы студент, сударь? — с сильным французским акцентом спросил жандарм, грозно сдвинув брови.
— Нет, господин капитан, — виновато улыбнулся Шемет, прекрасно разглядевший сержантские нашивки на рукаве мундира, — я здесь по личному делу.
— По какому же? — сержант с подозрением покосился на саквояж, и Войцеху стоило больших усилий не выдать охватившее его от этого взгляда беспокойство.
— Мне нужно врачебное заключение о непригодности к военной службе, — доверительно сообщил Шемет, — грехи юности, знаете ли. Пренеприятнейшие ощущения, доложу вам, господин капитан.
— Избавьте меня от ваших ощущений, — скривился француз, — грязная прусская свинья.
— Я литвин, — усмехнулся Войцех, провожая взглядом удаляющийся патруль.
Доктор Вернике был сед, сухощав и затянут в старомодный черный сюртук. Послание от Толе и таинственные слова он выслушал с полнейшим равнодушием, пригласил Шемета в свой кабинет и тут же предложил раздеться. Войцех принялся стягивать с себя одежду, недоумевая, зачем нужна подобная секретность для обычного врачебного осмотра.
— Я сам передам ваше дело в департамент, сударь, — доктор словно прочитал его мысли, — чем меньше молодых людей будет замечено возле официальных рекрутских комиссий, тем лучше.
— Но мне нужна будет справка для комиссариата по аграрным вопросам, — напомнил Войцех.
— Зайдете за ней дня через три, — кивнул Вернике, простукивая Шемету спину, — не дышите, сударь. Я должен проверить ваше сердце.
— Ну и как? — с любопытством спросил Шемет, натягивая рубашку.
— Весьма примечательно, сударь, — Вернике с сомнением взглянул на Войцеха, — вы здоровы, как Адам в день творения. Редкий случай. Должно быть вас с рождения не выпускали из-под присмотра. Ни шрама, ни ссадины.
— Я живучий, — рассмеялся Войцех, — и удачливый. Ни сабля, ни пуля не взяли.
— И где это вы успели повоевать, молодой человек? — удивился Вернике.
— В гусарах, — помрачнел Войцех, — в чине поручика. Я бы не хотел вдаваться в подробности, доктор.
— Не мое дело, — пожал плечами Вернике, — но опытные офицеры скоро будут на вес золота. Пойдемте-ка со мной, сударь. Я вас кое с кем познакомлю.
Первое, что бросалось в глаза в лице Фридриха Фрёбеля, обменявшегося с представленным ему Шеметом крепким рукопожатием будущего соратника, был пронзительный взгляд темных глаз с чуть опущенными уголками. Крючковатый нос и темные волосы, зачесанные назад с высокого лба и волной опускавшиеся на бархатный ворот темно-зеленого сюртука, придавали ему вид едва ли не демонический, но в голосе было столько терпеливого внимания и добросердечия, что Шемет почувствовал себя почти мальчишкой.
— Вы слышали последнюю лекцию Фихте, доктор? — взволнованно спросил он Вернике. — Вот кто подает нам пример бесстрашия и любви к родине. «Вы, господа, теперь ответственны не только за свою судьбу. Трусость, проявленная одним человеком, может скрепить смертный приговор целому народу». Какие слова, доктор, какие слова!
— Прекрасные слова, — горячо согласился Войцех, и доктор Вернике одобрительно кивнул, — но что может сделать один человек здесь, в Берлине?
— Вы правы, юноша, — согласился Фрёбель, — сейчас каждый честный гражданин должен торопиться в Бреслау. Знамя свободы будет поднято там. И я горячо надеюсь, что король…
— Король или не король, — перебил его Вернике, — но знамя будет поднято. А добровольцы найдутся и здесь, в Берлине.
— Найдутся, — подтвердил Войцех, — но у меня есть еще неотложные дела в столице. Я могу что-то сделать прямо сейчас?
— Доктор говорил, что у вас есть опыт, — Фрёбель понизил голос, — готовы поделиться?
— Где и когда? — прямо спросил Войцех. — И учтите, я — кавалерист, в пехотной тактике разбираюсь слабо.
— Приходите завтра вечером ко входу в парк Тиргартен, господин Шемет, — еще тише сказал Фрёбель, — в семь часов. Придете?
— Непременно, — улыбнулся Войцех.
Настоящее дело началось раньше, чем он надеялся, и домой Войцех возвращался в самом приподнятом настроении.
Передник
Заглянув на Вайзенштрассе в горячо рекомендованную новыми знакомыми пивную «Булленвинкель» и запив парой кружек Берлинер Киндль излюбленное блюдо местной публики, Хакепетер, — мелкорубленый сырой говяжий фарш, заправленный солью, перцем и яичным желтком, толстым слоем намазанный на поджаристый ломоть черного хлеба, — Войцех возвращался домой в благодушно-расслабленном настроении. Под плащом, чтобы не помять документов в саквояже, он прижимал локтем одолженную Фрёбелем книгу — «Речи к немецкой нации» Фихте — запрещенную французскими властями и оттого особенно привлекавшую его интерес.