Бальная зала была украшена бумажными гирляндами и свисающими с потолка красными китайскими фонариками. Оркестр был неплох, а буфет, как с удовлетворением обнаружил Войцех, еще лучше. Накануне он успел предупредить Дитриха о своем инкогнито, и фон Таузиг, сын состоятельного альтенбургского помещика, сорил деньгами за двоих.
Начали с англеза. Войцех танцевал сдержано и церемонно, присматриваясь к принятой здесь манере, с легкой тревогой наблюдая за Лизхен, идущей с ним в паре. Но опасения оказались напрасны, Лиза скользила по паркету легко и грациозно, как лепесток яблоневого цвета на майском ветру, и белое платье, отделанное бирюзовыми лентами, открывало взору прелестные маленькие ножки в атласных туфельках.
Во втором контрдансе Войцех и Дитрих поменялись дамами, на третий Лизу пригласил какой-то студент, и Войцех, снедаемый легкой ревностью, отошел к дальней стене, где Дитрих угощал свою подругу апельсинами.
— Ваша дама прекрасно танцует, герр Войцех, — улыбнулась Марта, проследив обеспокоенный взгляд Шемета, — умелого танцора видно сразу.
— Вы тоже чудесно танцуете, фройляйн, — вежливо ответил Войцех.
— Ну что вы! — Марта игриво отмахнулась веером. — Я так редко бываю на танцах в эти суровые времена. У Дитриха нечасто выдается свободная минутка. А с другими кавалерами я не выхожу.
— Дитриху есть, чем гордиться, фройляйн, — холодно кивнул Войцех и направился к буфету.
Его бросило в жар от этого разговора, и стакан холодного лимонада не смог остудить пылающий в груди огонь ревности.
Немецкий вальс дамам полагалось танцевать со своим постоянным кавалером, и Войцех закружил Лизу по залу, уже со всей великосветской ловкостью записного петербургского волокиты. Лизхен носилась в его объятиях легкой пушинкой, и Войцех весь отдался пленительному наслаждению музыки.
Но вальс кончился, и мрачные сомнения снова заползли в сердце.
— Право же, Лизхен, вы превзошли все мои ожидания, — сказал он, усаживая раскрасневшуюся от танца девушку на скамеечку у стены, — у вас, должно быть, был хороший учитель.
— О да! — радостно ответила Лиза. — Мсье Кальве даже новые танцы знает прекрасно, хотя он уже совсем старенький. Я так люблю танцевать. Даже больше, чем кататься на коньках. Но случай представляется так редко.
— Кто такой мсье Кальве? — нетерпеливо спросил Войцех.
— Учитель танцев в школе фрау Розенберг, — Лиза широко распахнула глаза, — разве мама вам не говорила? Я ведь только полгода, как из пансиона. Платье и туфельки — это подарок от фрау Розенберг за прилежание в учебе и помощь в воспитании младших классов. Мсье Кальве говорил, что я его лучшая ученица. А после школы мне всего два раза довелось потанцевать, когда из Потсдама приезжал мой дядя и водил меня на городские балы. Я даже опасалась, что все забуду, когда вы так любезно пригласили меня, герр Войцех.
— Лизхен, милая, — ревность развеялась легким дымком, и Войцех слегка покраснел от стыда за дурные мысли, — «герр Войцех» звучит так холодно. Говори мне «ты», пожалуйста.
— Я постараюсь, герр… ой! Войцех, — смущенно ответила Лиза, — я…
— Ты научишься, — тепло улыбнулся Войцех, — и я надеюсь, ты никому не успела пообещать мазурку.
— Успела, — серые глаза заискрились весельем, — тебе.
С того вечера время понеслось как ветер над степью, наполненное пряным запахом предстоящей битвы, сладким ароматом нежности, сытыми запахами земли, предвещающими успех в делах. Недочитанный томик Фихте раскрытым лежал у изголовья, времени у Войцеха оставалось только на сон.
К концу следующей недели в Берлине был оглашен королевский эдикт от 3 февраля о созыве ландвера. Фридрих-Вильгельм, для которого Пруссия все еще оставалась поверженной в унижение страной времен Йены и Тильзита, уступил настояниям Шарнхорста и Гнейзенау, в глубине души не веря, что кто-то откликнется на призыв. Но реформы Штейна и Гарденберга, пламенные призывы Фихте, память о покойной королеве Луизе, свершившей для Пруссии намного больше своего нерешительного и слабовольного супруга, сделали свое дело.
Улицы Берлина кипели, чуть не на каждом углу открывались пункты созыва добровольцев, в конторах и кирхах шел сбор пожертвований граждан. Даже самые бедные вносили свою скромную лепту, женщины отдавали обручальные кольца, старики — фамильное серебро, девушки — шелковые платья. История о золотоволосой деве, пожертвовавшей свои прекрасные волосы, единственное сокровище, украшавшее ее благородную бедность, переходила из уст в уста. Кому-то в голову пришла идея выдавать взамен золотых украшений скромные железные кольца с надписью «Отдала золото за железо» и теперь они стали самым драгоценным достоянием немецких женщин.